Эрик Ластбадер - Белый ниндзя

Ограненный изумруд будто превратился в клинок: коснувшись груди Сендзина, он пропорол кожу, ткани, сухожилия и кости. Кровь фонтаном брызнула из рассеченной груди, обдав Николаса, лестницу, стены. Тело Сендзина изогнулось дугой. Его глаза выпучились, рот раскрылся в беззвучном крике. А потом свет и жизнь покинули его, будто божественная рука потушила огарок.

Шизей закричала и рванулась. Если бы она не схватилась за широкие плечи Конни Танаки, она бы неминуемо упала, почувствовав смерть своего брата-близнеца, как Земля чувствует затмение Солнца.

Она судорожно хватала ртом воздух. Ощущение было такое, словно жестокий скальпель хирурга в мгновение ока отсек у нее какую-то важную часть тела, к которой она так привыкла за годы своей жизни.

Тьма, жуткий холод бесконечной ночи. А затем, как по волшебству, из схваченной морозом почвы выбежал нежный росток. Свет и тепло возвращались.

Один удар сердца: тук! — вместо двух: тук-тук! Тишина взамен пляски смерти; спокойствие, сменившее лихорадочный звон. Шизей начала дышать. Темные, блестящие кольца сознания Сендзина отпустили.

— С тобой все в порядке? — спросил Конни.

— Да, — с трудом выдавила Шизей. — Теперь все.

И тотчас же боль стала отпускать Николаса. Бренная оболочка Сендзина Омукэ, дорокудзая, лежала, раскинувшись, на ступеньках лестницы, жалкая, как всякий прах. Темные колебания прекратились.

Дальние звоны, как эхо, потом — тишина.

Кокоро успокоилось.

Солнце сияло над всей юго-западной Флоридой, когда Николас и Жюстина проезжали на взятой напрокат машине через дамбу Сан-Марко, чтобы попасть на остров Марко.

Лью Кроукер и Аликс встретили бы их в аэропорту Форт Майерс, если бы не неожиданно подвернувшийся фрахт: пришлось выйти в море. К полудню должны вернуться.

Николас свернул на бульвар Коллиера, направляясь в сторону доков, где была стоянка Лью. Они проехали мимо роскошных частных вилл, окруженных буйной тропической зеленью, затем мимо кооперативных стандартных домиков, стоящих вдоль берега, о который ласково плескались прозрачные волны Мексиканского залива.

Николас заехал на стоянку, выключил двигатель. Какое-то время они сидели неподвижно, прислушиваясь к ветру, шевелящему пальмовые листья, к крику чаек, наблюдая за пеликанами, как те по-змеиному извивали шею, процеживая сверкающую алмазами воду в поисках пищи.

— Жюстина, прости меня, — сказал вдруг Николас. — С самого начала я отгородился от тебя. Я думал, что так будет лучше, что так я смогу спасти тебя от того, что неминуемо должно было случиться со мной. — Он взял ее за руку. — Но это еще не все. Я отгородился от тебя даже раньше. Я так радовался, что вернулся в Японию, что мне просто в голову не приходило, что ты можешь относиться к этому иначе — что ты НЕ МОЖЕШЬ НЕ ОТНОСИТЬСЯ к этому иначе. Ты не знала языка и обычаев страны, среди моих знакомых не было твоих сверстниц, с кем ты могла бы подружиться. И, главное, ты скучала по дому.

— Ник...

— Не перебивай, дай мне закончить. — Соленый ветерок играл ее локоном. — По иронии судьбы, благодаря Сендзину я обрел тебя снова, начав понимать корни нашей размолвки. Но затем я предал тебя во второй раз. Я использовал тебя, чтобы заманить в ловушку Сендзина, лишить его хотя бы части его могущества, которое росло с каждым часом. Я подставил тебя. Это был рассчитанный риск, признаюсь, потому что я уложил тебя на кушетку в самом центре сцены во время представления страшной пьесы, которую я сочинил. Но...

Рука Жюстины прикоснулась к его губам, заставив замолчать. Солнце сияло в ее глазах, отчего они стали зелеными-зелеными. Красные точечки плавали в этой зелени, как отблески далеких костров.

— Ник, если бы ты знал, как сильно я тебя люблю! Слова ничего не значат. Но ты можешь заглянуть в мою душу — после событий последних дней, я знаю, ты умеешь это делать. И ты почувствуешь, что чувствую я. — Она поднесла его руку к губам, поцеловала ладонь. — Я благодарю Бога за то, что он внушил тебе рассказать мне все как есть и что это не то, чего я так боялась. Ник, долгое время я была убеждена, что твоя неприязнь ко мне вызвана тем, что ты винишь меня в смерти нашей дочери.

— Жюстина, как ты могла...

— Помолчи, пожалуйста. Дай мне закончить. Беда моя заключалась в том, что я действительно мучилась от чувства вины. Ты об этом не знаешь, потому что я боялась в этом признаться даже самой себе, но меня приводило в ужас, что у меня родится ребенок. И когда наша дочь умерла, мне запала в душу мысль, что мой страх каким-то образом убил ее...