Эрик Ластбадер - Черное сердце

Лицо у него было необыкновенное. Трейси показалось, что черты его вырезаны каким-то неземным резцом. Он был частью земли, неба, джунглей. Их внутренние мелодии совпадали.

Но только когда монах протянул руку и дотронулся до него, Трейси в полной мере осознал его необычайность. Это было бесконечно нежное прикосновение, прикосновение, которым любящая мать ласкает свое дитя. И при этом оно излучало какую-то невероятную силу. Трейси был уверен, что монах мог бы лишь кончиками пальцев приподнять его над землей. Казалось, силе, влиянию монаха нет предела.

И при том в нем не было ничего нечеловеческого, божественного: тихий, спокойный, внимательный, словно олень у ручья. От него не исходило ни страха, ни враждебности. Казалось в нем просто не может быть подобных эмоций. И именно благодаря их отсутствию в нем было столько силы — отказываясь от одного, ты приобретаешь в другом.

— Я знаю, почему ты пришел сюда, — мягко произнес монах. Теперь он перешел на кхмерский. Трейси склонил голову:

— Я прошу прощения за то, что пришел, — ответил он на том же языке.

— Не чувствуй сожаления, — что-то в касании священнослужителя изменилось, и Трейси поднял на него взгляд. Глаза монаха казались озерами, в которых отражался весь мир. — Я расскажу тебе то, что ты желаешь знать.

Трейси не понял, почему, но на глаза его навернулись слезы. А потом он понял и это. Покой, бесконечный покой, который сейчас снизошел на него, был лишь маленьким островком в океане крови и напалма. Смерть и разрушение, которые сеял новый порядок красных кхмеров, должны были уничтожить этот покой. И впервые в жизни он осознал, что такое буддизм — это нечто большее, чем религия. Этот образ жизни.

Трейси вернулся в настоящее и в какой уже раз погладил маленькую фигурку Будды, которую дал ему монах. Воспоминание о той встрече не способны стереть ни время, ни более поздние воспоминания. Где сейчас этот монах? Может, еще жив?

Зажужжал интерком.

— Да, Айрини?

— Вас хотела бы видеть мисс Маршалл.

Господи, какие еще неожиданности ждут его сегодня? Разве что небо упадет на землю... Или, может, уже упало. Он не видел Лорин Маршалл — сколько? Девять, десять месяцев? С той самой ночи, когда она от него ушла. И вот теперь вернулась?

— Хорошо, Айрини. Пригласи ее.

Лорин Маршалл. Изящная, гибкая, с телом танцовщицы, необыкновенным телом. Длинная шея, овальное лицо, волосы цвета вечернего солнца, стянутые в длинный конский хвост. Но ярче всего он помнил ее походку — ей достаточно было пройти по комнате, чтобы в нем вспыхнуло желание.

И он не был готов к тому, что увидел сейчас. Прежде всего, она прибавила в весе. Немного, но заметно. Бедра ее стали тяжелее, талия шире. Почему? В балете места для лишних фунтов нет.

Широко расставленные глаза с любопытством оглядели его кабинет. Волосы были туго стянуты — слава Богу, хоть конский хвостик остался прежним. На ней был темно-синий облегающий топ и простая юбка с запахом — в таком наряде она обычно ходила на репетиции. На ногах — маленькие плоские туфельки, из называют «балетными». Ярко-зеленый шелковый жакет, который она перекинула через руку, почему-то придавал ей трогательный и беззащитный вид, словно она была маленькой девочкой. И потому она казалась моложе своих двадцати семи лет.

— Трейси... — она произнесла его имя так тихо, что он скорее прочел это по ее губам, чем услышал. Он молчал, зачарованно глядя на нее.

Она сделала два неуверенных шага к нему, и он почувствовал, как часто забилось его сердце.

— Меня удивило... что ты согласился увидеть меня, — голос ее стал громче. Она попыталась улыбнуться. — Я не знала... Я не знала, что меня ждет, — она отчаянно вцепилась в сумочку, будто от этого зависела ее жизнь. — Я рада. Я... — голос у нее дрогнул, она еще раз оглядела комнату. — А здесь ничего не изменилось.

— Разве только Джона не стало.

Она дернула головой и сделала еще шаг.

— Конечно, я знаю о том, что он умер. Мне так жаль, Трейси... Я знаю, что он значил для тебя.

— Да. Спасибо, — его голос даже ему показался очень официальным. Он изо всех сил старался держать себя в руках.

— Я не знаю, что еще сказать, — она боязливо подошла поближе, словно опасалась, что если подойдет к нему слишком близко, он ее ударит. — Об этом невозможно говорить... Слова кажутся такими глупыми, неточными, — она храбро улыбнулась ему, и это был первый честный поступок, совершенный ею с того момента, как она открыла дверь. — Я никогда толком не разбиралась в человеческих чувствах. У меня не было практики. Опыта. Я всегда знала лишь одно: балет. Остального просто не понимала.