Эрик Ластбадер - Черное сердце

Разве это был единственный случай из нашего детства, можно припомнить таких сколько угодно. О чем это я? Все старшие сестры издеваются над своими младшими братишками, так уж устроены старшие сестры.

— На похоронах брата я рыдал, — голос Монаха доносился до нее словно из выложенного ватой колодца. — Рыдали наши родители и семь сестер. Рыдали дяди, тетки, двоюродные братья и сестры, — сейчас глаза его были совершенно пустые. — А потом я сделал такое, что никому и в голову придти не могло: я вернулся домой и обрился наголо. С бритой головой, одетый во все черное я ходил три года — я понял свое истинное предназначение и, изнуряя себя до полусмерти, занимался тем, чему хотел посвятить свою жизнь брат: боевыми искусствами и военной подготовкой. И, знаете, Лорин, — мягко произнес он, — я занимался этим не потому, что мне хотелось стать великим воином. В действительности я ненавидел свои тренировки. Но я обязан был заниматься этим делом. Так диктовало мне чувство вины.

Вина, подумала Лорин. Это моя ноша, моя тайна, мой крест. И ненавидела она вовсе не Трейси. Она понимала, что не он убил Бобби, это сделала война. Она ненавидела себя. Потому что — так ли это было на самом деле или нет, неважно, — она была убеждена, что Бобби записался в силы особого назначения только потому, что не мог вынести той жизни, которой ему приходилось жить. А она была весьма существенной частью той его жизни, гораздо большей, чем она могла признаться даже самой себе. Если кто-то и нес ответственность за смерть Бобби, то только она сама.

— Лорин, Лорин, — начал успокаивать ее Монах, увидев на глазах балерины слезы. Она плакала, не закрывая лица, — огромные слезинки сверкали в уголках глаз, катились по щекам и беззвучно капали на белоснежную скатерть.

Монах взял ее за руку и дружески пожал. Не было никакого погибшего брата. Его брат, старше Монаха на два года, был жив и процветал, будучи одним из членов правительства Китайской Народной Республики. Вина же его заключалась в том, что он расставил ловушку этой американке, которой столь восхищается. Монах не был психоаналитиком, однако имея огромный опыт работы в условиях как боевых действий, так и на фронтах невидимой войны, он мог заткнуть за пояс любого психоаналитика, даже очень хорошего. В противном случае он не мог бы выжимать информацию из американских пленных во время вьетнамской войны, а ему приходилось этим заниматься, и лучше него никто этого не делал. Недостаточно было просто выполнять задания, поручаемые ему правительством. А так называемые параллельные ситуации очень полезны, ибо помогали раскрыть собеседника эффективнее любых других способов, включая методы физического воздействия. С годами Монах пришел к выводу, что обходные пути скорее ведут к успеху, чем прямые лобовые удары. Усвоив эту относительно простую истину, он практически не знал поражений.

Монах протянул Лорин тонкий льняной платок — она вытерла слезы и с благодарностью посмотрела на него. Ресницы ее все еще блестели.

— Спасибо, — Лорин всхлипнула, через силу улыбнулась и накрыла его руку ладонью. — Мне очень жаль вашего брата.

— Это было очень давно, — он старался разрядить атмосферу, — но такие раны заживают медленно. Хотя могу гарантировать: в конце концов заживают.

— Вы были совершенно правы, — вздохнула Лорин, — я не ненавижу его.

— Знаете, — казалось, он подбирает слова, — война очень странным образом выворачивает людей, искривляет их судьбы. Изменяется реальность, и вы вдруг обнаруживаете, что способны на такие действия, о которых раньше и помыслить не могли. А, самое главное, вы выживаете.

— Он не был виноват ни в чем, сейчас я это понимаю. Он нигде не допустил ошибки. Мой брат... — она вдруг осеклась. Напротив нее сидел практически незнакомец. Хотя иногда, и Лорин это понимала, гораздо легче говорить с тем, кто тебя почти не знает.

Монах думал о том же самом. Он сам рассказал ей почти все. Уже много месяцев он мечтал о том, чтобы найти кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить по душам, довериться, рассказать о том, что накипело в душе, дать почувствовать собеседнику свое истинное я. Но поскольку Лорин решила на этом остановиться, он тоже, в свою очередь, не намеревался заходить слишком далеко.

Он вспотел и сделал несколько глубоких вздохов, чтобы привести себя в порядок. Он более не был уверен, что его затея это именно то, что нужно. До сих пор он никогда не сомневался в том, что делает. Если бы он верил в богов, сейчас было самое время молиться им. Но он не знал как это делается: он не верил ни во что, кроме величия Китая. И потому ему было трудно принять решение. Одна лишь мысль, что он может оказаться предателем, ужасала его.