Ян Валетов - Сердце Проклятого

Шагровский гнал курсор со страницы на страницу, до тех пор, пока не дошел до последнего скана. На этом листе буквы утратили аккуратность и строки наползали друг на друга. По краю пергамента виднелись блеклые коричневые разводы.

— Погоди, — попросил профессор. — Валентин, остановись здесь. Ави, будь добр, передай мне компьютер. Это последняя страница?

Валентин кивнул. Арин подкатила свое кресло поближе к нему, взяла Шагровского за руку, и тот с благодарностью пожал ее узкую, прохладную ладонь.

— Я до сих пор жив, потому что в мине осталась вода, — прочел Рувим Кац. — Но мучиться мне недолго. Я не знаю, дотяну ли до утра…

Иудея

Крепость Мецада

18 нисана 73 года н. э.

… или все закончится еще до рассвета. Никогда не думал, что тело мое сможет так долго противостоять смерти. Я старик, меня должен был убить возраст, никому не по силам носить чрезмерный груз прожитых лет, а умираю я от меча Элезара Бен-Яира. Так подобает уходить воину, а я никогда не был воином, кроме тех моментов, когда меня принуждали к тому обстоятельства. Умереть от руки Элезара — это все равно, что быть убитым самим собой. В молодые годы я бы тоже зарезал старика, который стал между мной и тем, во что я верю.

Прошло трое суток с того момента, когда Мецада пала. Пожар еще не потушили, я ощущаю запах гари и слышу ругань римских солдат. Ни одного слова на моем родном языке. Ни одного. В мине темно и днем, и ночью. Я зажигаю факел для того, чтобы писать, но слишком быстро теряю силы, и тогда я гашу огонь и засыпаю в темноте.

Есть не хочется, только пить, но вода не утоляет жажду. В животе у меня горит огонь, и я знаю, что это пламя сожрет меня с минуты на минуту. У меня дрожит рука, все сложнее…

Пока я еще могу.

Я приходил к нему еще раз. Тогда восстание уже началось. Кровь лилась по всему Израилю. Много крови. Сначала мы побеждали, и я думал, что Иешуа был прав. Что Неназываемый помогает нам. Потом победы кончились. Рим карал нас за неповиновение огнем и мечом. Я шел в Ершалаим и решил навестить га-Ноцри в месте его упокоения.

Я нашел пещеру по известным мне знакам — скала, похожая на хвост ласточки, и огромный валун, напоминающий разбитое куриное яйцо. Подъем дался мне куда тяжелее, чем почти четыре десятка лет тому назад, но я все же поднялся по тропе и пошел вглубь каменного лабиринта. Галереи вели вниз, путь был долог, и я сам не знаю, как не заблудился. Но я нашел его там, где оставил.

Я отдал Иешуа кольцо, которое все эти годы носил на шее, ведь это было его кольцо, а я — всего лишь хранитель, и сам одел на палец такое же — грубое, выкованное в дешевой кузнице из куска серого железа. Мы оба были смертниками, только я пока еще оставался в живых.

И еще я положил рядом с ним табличку, точную копию той, что была на его кресте — я сам вырезал буквы на ней, на латыни и на арамейском. Я не мог поместить его высохшее тело в оссуарий, но принес ему надгробие. Мне не хотелось, чтобы Царь остался безымянным, он того не заслужил. Римляне, сами того не желая, назвали его истинным именем — INRI.

Пещера была могилой, склепом, последним пристанищем для мертвой плоти, но не для него — цари так не умирают. Он остался снаружи, там, где шли дожди, дули ветра, светило солнце и луна. Он был жив, пока люди верили в то, что он жив, пока помнили о нем. Здесь лежали кости. Всего лишь кости. Он воскрес, как мечтала Мириам. Он вернулся, как рассказывали шалухим.

Он и сейчас с теми, кто верит. Я знаю правду о смерти, поэтому умираю в одиночестве. Без веры. Без надежды на прощение. Без надежды на то, что воскресну в день Страшного Суда. Я знаю, что смерть — это навсегда и, думаю, он тоже это знал, но не побоялся. И я не боюсь.

Если я все-таки ошибаюсь, и Яхве, в которого так верил Иешуа, есть, и кто-то записал в Книге Судеб все сделанное мной за долгую, долгую жизнь…

Пусть добрых дел в чаше весов окажется больше.

Лихорадка сжирает меня. Факел почти догорел, а рассвета все нет и нет. Ночь без конца. Во тьме скрывается Ничто. Когда оно положит руку ко мне на плечо, я опущу стило и закрою гвиль внутри футляра. Мои слова переживут меня. Вначале было слово. Что в конце?

Мне трудно дышать, я больше не слышу своего сердца. Факел чадит, и темнота застит мне глаза.

Я, Иегуда бен-Иосиф, Проклятый. Я тот, кто обрек его на смерть.

Я исполнил то, что обещал ему, и до сих пор не знаю, правильно ли сделал.

Есть замыслы, которые не охватишь обычным разумом, в них можно только поверить.