Владимир Лорченков - Время ацтеков

– Надеюсь, у нас хотя бы дорогой детектив, – пытаюсь улыбнуться я.

– Вам не так больно, как вы хотите показать прежде всего себе, – говорит он.

– Я знаю толк в ранениях, эти раны неприятны, но не так уж ужасны, – объясняет он.

– Вы сейчас даже сможете пошевелить пальцами, – говорит он.

– А слабость – это всего лишь слабость из-за потери крови, – резюмирует он.

– Я совершенно ничего не боюсь, – улыбаюсь я.

– Потому что абсолютно ни в чем не виноват, – объясняю я.

– И, чувствуя это, я уверен в себе на все сто, – завершаю я.

Это чистая правда, за исключением одного «но». Я не боюсь расследования, потому что не убивал Свету. Но я боюсь ее экс-мужа, потому что это легавый, крупный, опасный, и вполне может разнервничаться из-за того, что я натягивал его жену. Покойную, как выясняется, жену. Ну, а я-то на что рассчитывал? На то, что Света пальнет себе в висок, а потом приготовит мне рататуй и бланманже, да и подаст с охлажденным белым вином 1992 года урожая? Эй, труп, подай мне закусок! Покойница, принесите салфеток и еще вина. Ммм, мертвенькая, твоя попка такая прохладная и ладная. Ладная-прохладная… Забавное было бы зрелище.

– Забавное было зрелище, – говорит он.

– Вы на диване, без трусов, со штаниной на одной ноге и в майке, без одного носка, – перечисляет он, как мне кажется, с удовольствием.

– С двумя дырками в плечах, весь в крови, с дурацкой улыбкой на губах и совершенно белый, – вспоминает он.

– И она у стула в наряде бляди, – улыбается он.

– Должен признать, не простой бляди, а изысканной – одетой под девочку, девочку-припевочку, – напевает он.

– Мне, пожалуй, дурно, – шепчу я.

– Да бросьте, – смеется он.

– Мы уже полгода как не жили вместе, если вы понимаете, о чем я, а вы, судя по тому, что пытаетесь изобразить умирающего жука, понимаете, о чем я, – с удовольствием конструирует он фразу.

– Послушайте, я… – начинаю я.

– Бросьте, – весело перебивает он.

– Эту фразу говорят все любовники обманутым мужьям во всех дешевых детективах, – подмигивает он.

– Вам удобно? – спрашивает он.

– О, да, – говорю я.

Он поправляет подо мной подушку, и я, пошевелив всем телом, с радостью понимаю, что легавый был прав. Не все так плохо. Что же, по крайней мере, мне хватит сил крикнуть, если он вдруг начнет меня душить. Но легавый заботлив, как должна быть заботлива мать в дешевом индийском фильме про разбогатевших бедняков. Он взбивает подо мной подушку – осторожненько – и делает все, чтобы я был словно Люси в небесах. Может, думаю я, и таблетку попросить.

– Эта идиотка застрелилась сама, – кивает он.

– Только идиот будет утверждать обратное, – пожимает он плечами.

– А я кто угодно, пусть даже рогоносец… – угрожающе произносит он.

– … но не идиот, – улыбка снова появляется на его тонких, но приятных губах.

– Давай определимся с кое-какими вещами сразу, – говорит он.

– Я в курсе, что ты пялил мою жену, – признает он.

– Но так как мы были в некотором роде в разводе, это уже не был адюльтер, – с сожалением говорит он.

– Иначе я бы тебе башку оторвал! – восклицает он.

– Но так как ты чист, – говорит он.

– Конечно, я имею в виду – чист в этом… – снова угрожает он.

– То мы проезжаем эту тему и выворачиваем на новый перекресток, – он, видимо, заядлый водитель.

– Кстати, права есть? – спрашивает он.

Я качаю головой. На его лице сожаление.

– Люблю, когда меня просто катают, хоть сам и умею водить – и недурно, – говорит он.

– Уверен, мы подружимся и проведем вместе еще немало приятных минут, – поднимает он голову, и я вслед за ним, потолок над нами в мелких трещинах.

– Словно морщинки, да? У нее от глаз уже начинались морщинки, – рассеянно говорит он.

– В общем, мы на новом перекрестке, и что же мы тут видим? – спрашивает он.

– Оп-па. Полицейского, который должен быстро оформить явное и ясное дело по явному и ясному самоубийству своей бывшей, но все-таки жены, – говорит он.

– Другие полицейские, а ведь это свора, – явно иронизирует он, – говорят ему: эй, парень, займись этим делом, утоли жажду мести, пришей этому придурку, ну, который был с твоей женой в тот вечер, что-нибудь.

– Например, убийство, – приподнимается он.

– Но я говорю себе, а на кой хрен? Разве не получил каждый из нас то, что хотел? – спрашивает он.

– Сколько тебе лет? – интересуется он.

– Тридцать? Совсем еще мальчик. Мне сорок пять, наверное, я был для нее староват, – признает он.

– Тем не менее раз уж ты так молод, мы на ты, – с огромным опозданием предлагает он.