Юрий Костин - Убить Горби

Руцкой был симпатичен Михаилу Сергеевичу. Нравился он и Раисе Максимовне, наверное, за солдатскую прямоту и искренние порывы. Горбачев невольно сравнивал Руцкого со «своими» генералами, и ему становилось тошно от такого сравнения. Всматриваясь через иллюминатор в ночную пустоту, он хмурился. Первый восторг растворился в рациональности, которой требовало от него ближайшее будущее.

В очередь выстраивались вопросы, один сложнее и неприятнее другого. И главный: как они теперь будут делить с Ельциным власть в Союзе. И каким образом он, первый его президент, будет управлять необъятной территорией после подписания нового Союзного договора, если рядом не окажется людей, столь же преданных ему, как Руцкой предан Борису Николаевичу?

Наконец президент задремал и даже погрузился в чудные сновидения. Ему приснилась мама, потом дача в Форосе, затем Ставрополье, причем во сне это было вроде как вовсе и не Ставрополье, а итальянская Ривьера. И тут, как назло, кто-то осторожно дотронулся до плеча. Горбачев вздрогнул так сильно, будто душа плюхнулась в его большое и крепкое тело, не завершив своего путешествия по миру фантазий.

– Ну, в чем дело? – недовольно прошептал помощнику Горбачев, поглядев в сторону Раисы Максимовны и других членов семьи, чтобы убедиться, не разбудило ли их это неожиданное вторжение.

Все спали.

– Михаил Сергеевич, товарищ Руцкой хочет поговорить. Не могли бы вы пройти со мной в другой салон, чтобы не разбудить….

Горбачев приложил палец к губам и кивнул.

– Что-то случилось? – спросил Горбачев с улыбкой.

– Михаил Сергеевич, – Руцкой засмущался. – Тут дело такое… Есть приказ арестовать Владимира Александровича во Внуково. Он это, видимо, понимает, ну и настаивает на разговоре с вами. Мне кажется, в интересах следствия стоит с ним пообщаться.

Воцарилось молчание. Монотонно гудели двигатели самолета. Из кабины пилота доносились обрывки радиообмена.

– Как вы считаете? – Руцкого, похоже, тяготила пауза в разговоре. – Вы будете с ним говорить? Есть такая возможность, Михаил Сергеевич?

– Товарищ Руцкой, – Горбачев, заметно побледнел. – Кем принято решение арестовать Крючкова? Указ об интернировании членов Комитета я планировал подписать сегодня. Это все должно быть централизованно. Вы сами понимаете, как важно сейчас сохранить процедуры и порядок. Я не позволю раскачивать опять…

– Михаил Сергеевич, но уже подписан ордер на арест Крючкова.

– Кем?

– Прокурором. Генеральным. Степанковым в смысле… Российским.

Желваки заиграли на лице Горбачева. Руцкой примирительно заулыбался.

– Михаил Сергеевич, мы думали, так лучше, чтобы время не терять. Вам же проще будет.

– Думали так лучше? А какие еще указы и распоряжения вы дали, имеющие отношение к компетенции союзных органов? Быть может, мне уже нет резона возвращаться в Москву?

Руцкой ничего не ответил, только потупился. Крайняя степень раздражения Горбачева его не удивила, поскольку была, с его точки зрения, вполне объяснима. Он и сам не до конца понимал скоропалительность решений, принимаемых российской властью, однако Ельцину верил и, сделав выбор, с дороги не сворачивал.

– Где я могу поговорить с Крючковым, но так, чтобы никто из пассажиров, а я гляжу, вы и журналистов тоже пригласили, чтобы никто нас не видел и про эту беседу не знал? – наконец решился Горбачев.

– Есть одно местечко…

Горбачев удивился, как сразу постарел Крючков. Обычно бодрый и решительный, теперь он выглядел ужасно. В глаза старался не смотреть, коленки сводил вместе…

«Вот ведь как ломаются люди», – подумал Горбачев, дивясь переменам, произошедшим с Крючковым.

Казалось, можно было на вполне законных основаниях торжествовать, лицезрея поверженного врага, но он почему-то испытывал жалость и угрызения совести.

– Владимир Александрович, – сухо произнес президент, – с тобой все в порядке? Доктора позвать? Ты бледный…

Крючков вздохнул, да так громко, что вздох его был отчетливо слышен даже при работающих двигателях самолета.

– Все нормально, Михаил Сергеевич.

– Так, ну, о чем хотел погутарить?

– Я понимаю, что говорить не о чем. Меня наверняка арестуют уже во Внукове. Я просто хотел, чтобы вы знали: я сделал все, чтобы не пролилась кровь, чтобы с вами ничего не случилось недоброго.

Михаила Сергеевича так и подмывало съязвить, но он лишь отметил про себя что-то наподобие: «Да что ты говоришь?!», а вслух сказал: