Юрий Костин - Убить Горби

В окружающей обстановке его смущало все, а кое-что даже вызывало острые приступы злой иронии, гнева и возмущения, а именно – выбор страны и места для проведения помпезной части празднования юбилея Горбачева.

Впрочем, чему удивляться, коль скоро той страны, взамен которой он получил нынешнюю мировую славу, больше не существовало?

Он не заметил, как концерт, превратившийся в беспрецедентное, невероятное в постсоветской биографии Горбачева, интернациональное чествование с участием стольких соотечественников, подошел к кульминации. Под сводами Роял-Альберт-Холла зазвучала простая мелодия, и знакомый голос запел с экрана о любви к первой леди Советского Союза…

Все давно прочитаны страницы,

Только я не знаю, почему,

Сердце, словно раненая птица,

Тянется к измятому письму.

И как будто, позабыв разлады,

Ты мне улыбаешься опять…

Почему?.. Нет, никогда не надо

Письма наши старые читать.

Этот голос, эту манеру пения, этот непобедимый южный акцент запомнились на всю жизнь, и события двадцатилетней давности, когда он мог и должен был навсегда избавить Землю от этого любимца мировой общественности, пронеслись в голове.

Что ж, тогда ему это не удалось… Возможно, получится теперь, сегодня, здесь, в этом шикарном зале, на виду у нарядной публики, которая сама не знает, участницей какого исторического события в действительности ей предстоит стать.

«Я должен, обязан сделать это ради тех, кто ушел, и тех, кто остался доживать век в вечных душевных страданиях, совершить поступок, искупить вину».

Лишь только закончился очередной номер, и ложу, где сидел Горбачев, осветил луч прожектора, он встал с кресла и, извинившись перед соседями за причиненное беспокойство, решительно проследовал к выходу в фойе…

Человек предполагает, а Господь располагает. Если принять эту старинную русскую пословицу за аксиому, жить станет гораздо проще.

Генерал-майор Степанов умом понимал, что так и нужно поступить, но не всегда мог совладать с эмоциями. Когда к «цековскому» дому на Большой Бронной улице водитель Сережа Хромов подал его персональную «волгу», а супруга Вероника Николаевна упаковала последний чемодан, и отпускное настроение наконец-то проникло в их просторную квартиру, в гостиной зазвонил телефон. Генерал негромко выругался. За годы службы в Генштабе он научился распознавать особенности телефонных звонков. Этот явно с работы, звучал требовательно и потому предвещал неприятные сюрпризы или досадную смену планов.

– Слушаю, – проговорил в трубку генерал Степанов. – Да, я. Что? Вы что там, совсем охренели? Нет, я в порядке, это у вас бардак. Неужели трудно узнать, что я уже два дня в отпуске? С 16 августа официально. Что значит «простите»?

Гнев старого солдата и аппаратчика, однако, быстро сошел на нет – генерал был вспыльчив, но отходчив. Успокоившись, присел на краешек дубового журнального столика прекрасной работы – дореволюционной, в крайнем случае, довоенной.

– Теперь все ясно. В следующий раз разговор начинай с главного: вызывает министр… – строго произнес Степанов. – Выезжаю. – Генерал извлек из кармана отпускного пиджака платок и вытер пот со лба. – Вероника! – позвал он жену громким командным голосом, не заметив, что она уже тут как тут, стоит рядом и смотрит на него с тоской и жалостью.

Сколько раз он уже видел этот взгляд! И чего она всегда так смотрит, когда служба вносит в их жизнь непредвиденные коррективы? Давно пора привыкнуть…

– Я так понимаю, мы никуда не едем? – спросила она нарочито спокойным тоном.

– Не так понимаешь: вы едете, я пока нет, – ответил Степанов. – Бери Сережу, поезжай в аэропорт, как договаривались. Я прилечу завтра. Не думаю, что тут надолго. Форму мне принеси. Пожалуйста…

* * *

На совещании в Кремле присутствовали председатель КГБ и несколько его замов, премьер-министр Павлов, министр внутренних дел Пуго, министр обороны Язов, несколько сотрудников ЦК и руководитель аппарата президента, некогда друг семьи Горбачевых – Болдин и первый секретарь Московского горкома партии Прокофьев.

Андрей Васильевич Степанов задержался – посланная за ним дежурная машина сломалась по дороге. Волновался, но, видать, зря. Когда вошел в просторный переговорный зал с большими окнами и прекраснейшим видом из них, никто не обратил на него внимания.

Так и сидели молча, утомительно долго, казалось, целую вечность, по очереди поглядывая на Владимира Крючкова.