Дмитрий Петров - Нелюдь

— Он так мне прямо и сказал, — произнесла Людмила с оттенком горечи. — Он сказал — я педераст.

Видно было, что и сейчас, по истечении многих лет, ей нелегко рассказывать об этом. Не исключаю даже, что я был первым, кому она столь подробно рассказала обо всем.

— Он не «двустволка», — пояснила Людмила, имея в виду мужчин, которые могут иметь секс как с мужчинами, так и с женщинами. — «Двустволок» довольно много, а Гена — полный гомосексуалист. То есть у него что-то с гормонами. Он так считает. Потому что ему просто невыносимо прикасаться к женщине, — сказала Людмила. — Он сказал мне, что просто делает над собой усилие, когда трогает меня. Он объяснил, что у женщин, у женского тела есть какой-то невыносимый для него запах.

Про запах я понимал. Конечно, у женщин есть свои специфические запахи. Но для полных, то есть гормональных гомосексуалистов они нестерпимы. Можно вспомнить одного великого композитора, который стал несчастен именно оттого, что не мог заставить себя прикоснуться к женщине. Ему даже не удалось иметь потомство.

— Одним словом, Гена сообщил мне, что он был просто вынужден вступить в брак, потому что в противном случае его никто бы не повысил в должности, — сказала Людмила, — и он потому и женился именно на мне, что был абсолютно уверен — я буду молчать. Мне некуда деваться. Что же я, дура совсем, что ли? Все-таки теперь у меня есть муж, дом, мне есть на что содержать дочку… Это ведь немаловажно.

«А в том, что к Юле я всегда буду относиться как настоящий отец, ты можешь не сомневаться», — сказал он мне тогда. И, надо сказать, он не солгал. Действительно, он очень полюбил мою дочку и стал ей настоящим отцом. Искренним и любящим.

И ту ночь я была в полном отчаянии. Все складывалось так сказочно, так великолепно… Это была просто сказка про Золушку. Жила-была девочка-замарашка и все у нее было плохо. Вдруг появилась Фея в лице ответственного партийного работника и осчастливила ее.

А потом вдруг все оказалось так ужасно. Ведь ты понимаешь, я нормальная женщина. И мне хотелось ею оставаться. Конечно, я даже очень радовалась, что больше мне не придется заниматься проституцией и отдаваться за деньги разным негодяям. Но ведь и совсем отказываться от половой жизни я тоже не собиралась.

А Гена объяснил мне, что он просто физически не может иметь со мной ничего. Вот как все обернулось.

Напоследок он сказал мне:

— Ты привыкнешь. Все будет хорошо. Пока что иди спать на диванчик. Через месяц-другой мы получим новую квартиру и у тебя будет хорошая кровать. А Юле сделаем детскую.

Он уже совсем собрался уходить из кухни, а потом вдруг все-таки сжалился надо мной, увидел мою подавленность и растерянность и сказал:

— Ладно, уж по случаю первой брачной ночи можешь опять получить свое… Становись на колени…

И я сделала это. Только он все время ежился и переступал с ноги на ногу. А когда все закончилось, засмеялся и сказал:

— Вымочила меня всего. — Это оттого, что я делала это и все время плакала, не переставая, и слезами замочила ему низ живота…

Я оплакивала свою женскую судьбу.

Я прекрасно понимал положение этого Гены. Взрослый здоровый мужик, полный сил, умный и образованный. Он хочет сделать карьеру. Сделать ее по-настоящему. Если у тебя в анкетах нет опыта партийной работы, невозможно. А тут все идет так хорошо, и место отличное предлагают.

Как поется в советской песне: «Перед нами все дороги, все пути…» Но вот беда — он гомосексуалист. Что делать?

Пойти к врачу и лечиться? Но во-первых, от чего? От природы? Если это не от распущенности, а от гормонов — то это же просто ошибка природы и больше ничего.

А кроме того — куда ты пойдешь? К врачу в поликлинику?

Но Гена явно все понимал и не имел никаких иллюзий относительно сохранения врачебной тайны советскими психиатрами. Все знали, что это за психиатры. Тогда даже выражение такое шутливое было — психиатр в штатском»…

Нет, конечно, если бы он был каким-нибудь фрезеровщиком на заводе, никто бы им не заинтересовался. Лечись на здоровье, никто слова не скажет.

Фрезеровщик, который ни на что не претендует, или слесарь, или почтальон — они никого не интересовали, Могли пить, гулять, сходить с ума. Это пожалуйста. Еще Джордж Оруэлл писал, что пролам разрешено очень многое. Никто их не донимает моралью.

А вот если ты чего-то хочешь, если ты хочешь чуть-чуть приподняться — то все. Никаких поблажек, шаг вправо, шаг влево — считается побег…