Дмитрий Петров - Нелюдь

— Бутылку оставь, — сказал он на прощание строго. — Бутылка моя. Это мне в утешение. А тебя ждет нечто получше. — Он мечтательно причмокнул губами.

— Ну, и ты можешь немедленно найти тут кого-нибудь, — сказал я. — Да хоть официанту скажи — он тебе мигом троих приведет.

— Не-ет, — протянул приятель. — Это совсем не то… Это — блядство. А тут, у тебя — роковая страсть. Ты меня за дебила не принимай. Я разницу понимаю.

Я вышел и сел в красные «Жигули», где за рулем сидела подруга. Людмила не познакомила нас. Она просто потом объяснила, что всегда берет с собой эту свою подругу, потому что та — диабетичка и не пьет, а значит, может потом вести машину. Да и вообще — вдвоем лучше. Одинокая женщина в таких местах привлекает слишком много внимания.

Когда мы подъехали к дому Людмилы, она вышла, и я вслед за ней. Подруга — сумрачная особа кивнула на прощание, с ревом развернулась и уехала.

Во время поездки мы не сказали друг другу ни слова. Теперь, перед парадной Людмила остановилась и сказала, интригующе скользя по мне глазами:

— Вы хотите войти?

Она спросила это так, что не оставалось сомнений, в том, что это означает. Этот вопрос и мое согласие…

Квартира оказалась очень большой. Хотя это и был самый центр города, все же я не ожидал такой величины комнат, такого их количества.

Пять комнат, самая маленькая из которых была метров двадцать…

Но не только размерами поражала эта квартира. Она была роскошно обставлена и отделана. Белые полированные двери с бронзовыми ручками, начищенные латунные защелки на высоких окнах, новый паркет в комнатах и ковролин от «Искрасофт» в прихожей и в холле…

Тут было что посмотреть.

В то же время чувствовалось, что все это не старое, не фамильное, а совсем недавно приобретенное. Ни одной старой вещи. Ни одного предмета антиквариата. В центре Петербурга стоит войти в любую квартиру, даже в самую задрипанную, и повсюду ты будешь наталкиваться на предметы старины.

В одном месте — старая гравюра, в другом — старенький подсвечник, в третьем месте — удивительные часы-ходики, изделие умельцев художественной ценности, но люди с этим живут.

Это есть здесь у всех. Конечно, я говорю о центре города и об определенном слое людей.

Понятно, что я не имею в виду «лимиту» с заводов, получившую квартиры в новостройках. И не их детей. Там этого ничего нет. Там полное «манкуртство»… Деревню, из которой они приехали — презирают. Город, в котором живут сейчас — не знают и не понимают. Так и живут, неприкаянные, пока не помрут.

Но здесь-то, в квартире у Людмилы, явно жили не лимитчики. Об этом говорило очень многое. Вот только со стариной у них что-то не в ладах.

Ни одной картины на стенах. Ни одной статуэтки.

Я огляделся в комнате, куда она меня привела. Ни одной книги. Даже книжных полок нет.

Потом я убедился в том, что книг нет и в других комнатах тоже. Только в детской, на секретере дочери — стопка книг, но то были школьные учебники. Не вполне книги…

Ублюдочная культура.

Людмила вышла ко мне в длинном пеньюаре. Она уже успела скинуть с себя платье, и теперь она была почти вся обнажена. Голыми были ее плечи — белые, полные, как у кустодиевской купчихи, руки — мягкие, округлых форм…

Она легла на диван прямо передо мной и улыбнулась.

— Мне кажется, что вы плохо рассмотрели в тот раз кое-что, — сказала она. — А то все глаза, глаза… Есть у меня и получше что-то. Смотри. — Она подняла пеньюар и развела оголившиеся колени…

Утром я уехал домой и завалился спать. Устал я так, как никогда не уставал во время своих ночных приемов.

Спал я до середины дня. Только в начале третьего меня разбудила мама. Она всегда будила меня, иначе я мог бы так проспать до самого вечера.

Этими словами она часто будила меня, сравнивая с Евгением Онегиным. Вот только, как правило, я спал так после работы. Но в данном случае сравнивать меня с Онегиным было вполне правомерно.

Людмила буквально истерзала меня ночью. Она набрасывалась на меня, как ненасытная кошка, и даже издавала при этом какие-то характерные кошачьи звуки — то урчание удовольствия, то вопли страсти…

Через день она позвонила мне и пригласила к себе вновь. Она держалась совершенно непринужденно и не стеснялась.

Я был просто заворожен ее темпераментом. Для меня было что-то удивительное во всем этом приключении. И в том, как оно началось — тоже.