Грег Лумис - Секрет брата Бога

— В голову приходит разве что Матфей. Его зарубили алебардой. Но…

Лэнг вновь задумался, вспоминая в подробностях то, что увидел в квартире несчастного пражского букиниста.

— Скажите, а кошелек не наводит вас ни на какие аналогии?

Священник, похоже, растерялся. Впрочем, он уже давно привык к тому, что его друг задает вопросы, которые в первый момент могут показаться бессмысленными.

— Кошелек?

— Ну да, такой, в каких женщины носят мелочь.

Фрэнсис задумчиво потер подбородок ладонью:

— Пожалуй, он тоже может иметь отношение к Святому Матфею.

Теперь уже Лэнг растерялся:

— Кошелек может иметь отношение к знаменитому святому?

— У всех святых имеются символы. Как правило, по несколько. В Средние века читать умели только священнослужители. Естественно, никто не знал, какие именно святые изображались на иконах или в скульптурах. Поэтому их всегда изображали с определенными атрибутами. Матфей был мытарем, вот его и снабдили кошелем. Но у него есть и другие символы — крылатый человек или копье.

Ни копья, ни крылатого человека в квартире Клауса не было.

В голове Лэнга шевелилось еще какое-то воспоминание — он где-то что-то читал… По многолетнему опыту Рейлли знал, что в подобных случаях нельзя прикладывать усилия. Рано или поздно нужное всплывет само.

Газетная публикация, та самая заметка в «Таймс», где сообщали о смерти Иона. Там упоминалось что-то такое, чему он не придал значения, какая-то странная мелочь…

Ракушка? Нет, какая-то особая ракушка… Морской гребешок!

Если кошелек не принадлежал старику, если убийца подбросил его как символ святого, которого убили так же, как и букиниста…

— А какой символ был у Иакова?

— Морская ракушка, та, что изображена на эмблеме нефтяной компании. Послушайте, я, конечно, понимаю ваш интерес к Иакову — ведь считается, что похитили именно его евангелие, — но откуда такой всплеск любопытства к святым вообще? На то, чтобы поверить, будто сейчас происходит обращение язычника, моего оптимизма определенно не хватает. Даже сам Господь признавал, что многие из его чудес пропадают втуне.

— Нет, я просто размышляю.

Фрэнсис вынул из-под головы до смешного маленькую подушечку и несколько раз с силой стукнул по ней кулаком в тщетной надежде сделать хоть чуть-чуть помягче.

— Ну что ж, размышляйте. А я, с вашего позволения, вздремну.

Через несколько минут Лэнг остался наедине со своими мыслями рядом с негромко похрапывавшим другом.

Турбины «Боинга-757» смолкли. Лэнг, ощущавший себя таким же помятым, как и его костюм, поднялся и достал из шкафчика над головой свою единственную дорожную сумку. Фрэнсис потянулся и зевнул. Он определенно выглядел хорошо отдохнувшим. Сладкий сон невинности, подумал Лэнг. Через несколько минут они уже шагали по извилистым коридорам в вечной суете римского международного аэропорта. Женщина в униформе с безразличным выражением лица пропустила паспорта через сканер и поставила на них еле-еле различимые печати. Как и во всех странах Европейского союза, вместо таможенного досмотра они спокойно прошли через ворота для тех, кому нечего указывать в декларации.

А потом начались трудности — нужно было перебраться из одного терминала в другой, возле которого находилась железнодорожная станция, этакий ангар из гофрированной жести, накрывавший четыре железнодорожных пути. Поезда ходили только по одному маршруту, забронировать места заранее было невозможно. Лэнг и Фрэнсис загрузились в вагон вместе с группой американских студентов, которые разговаривали и смеялись слишком бодро и оживленно для раннего утра.

Фрэнсис в четвертый раз подряд посмотрел на билет:

— Не забудьте, нам нужно выходить в Трастевере, а не в Термини.

Термини был главным римским вокзалом. Станция Трастевере была предпоследней и располагалась совсем рядом с Ватиканом.

Лэнг пристроил свою сумку на полку и сел в одно из парных кресел:

— Да разве можно это забыть? Вы же начали напоминать об этом, как только мы сошли с самолета.

Фрэнсис уселся рядом с ним:

— Но как же мы узнаем, где выходить? Ведь ни я, ни вы не говорим по-итальянски.

Лэнг потер зудящие от недосыпания глаза:

— Будем смотреть в окно. На каждой станции будет большая вывеска с ее названием.

Терпение, напомнил себе он, вслушиваясь в тарахтение колес тронувшегося с места поезда. Фрэнсис никогда еще не был в Риме, не видел Ватикана. Священник волновался, как ребенок накануне Рождества.