Кристиан Мёрк - Дорогой Джим

Мы с Рошин, окинув взглядом дом, молча переглянулись. В последнее время Мойра, похоже, сильно сдала. Вешалку украшал выполненный в черно-белых тонах портрет старика Имона де Валера, от которого даже на расстоянии исходила аура сексуальности. Бабушки и престарелые тетушки нашего городка от него без ума. Не спрашивайте меня почему. С таким же успехом она могла остановить свой выбор на Билле Клинтоне — тот хотя бы имел хоть какое-то представление о приличиях. Портрет украшали четки. Старику бы наверняка это понравилось, решила я про себя.

— Ау, тетя Мойра! — крикнула Рози, нацепив на уста ангельскую улыбку. Точно это не ее я всего три дня назад, мертвецки пьяную, привезла в больницу, где ей пришлось промывать желудок.

— Вы сегодня что-то припозднились, мои дорогие, — ворчливо заявила Мойра, но потом улыбнулась и взяла у нас куртки. По всему дому плыл густой аромат, говоривший о том, что на кухне что-то готовилось — что бы это, черт побери, ни было. Дом, в котором выросли мы с сестрами, выказывал все признаки того, что Мойра, постепенно теряя всякий интерес к себе, все больше времени посвящает кухне. Обои, которые мы еще маленькими обожали разрисовывать, пожелтели, а возле самого плинтуса висели клочьями, словно старый дом изо всех сил старался сбросить лишний вес. В очаге на кухне давно уже не разводили огонь, мало того, всякий доступ к нему был надежно перекрыт придвинутым стулом. Я догадывалась почему с некоторых пор тетушка Мойра стала страшно бояться пожара.

— Мне суждено сгореть в огне, в точности как когда-то вашей несчастной матери, я уверена в этом, — твердила она, когда мы с Рози были тут в последний раз. После этого заявления я молча развернулась и ушла, даже не попрощавшись. Раньше тетка обожала пускать к себе жильцов, теперь же редко перебрасывалась с ними даже словом, делая иногда исключение для того, чтобы принять арендную плату или всучить кому-то из них карту здешних мест. Однако постояльцы в последнее время стали появляться редко, и не могу сказать, что у меня повернется язык их осуждать.

Впрочем, и Мойру тоже. Если кто-то и был виноват в этом, то только Гарольд.

Предательство может принять какое угодно обличье, но обманывать сорокадвухлетнюю женщину, женский век которой и без того уже близится к концу, по меньшей мере жестоко. Иной раз я даже сейчас чувствовала приторный аромат его дешевенького лосьона после бритья, сохранившийся в дальнем конце коридора на втором этаже. С момента исчезновения Гарольда не прошло и полугода, но скорость, с которой деградировала тетушка, приводила меня в ужас. Теперь она стала мыться через день и приобрела привычку с утра усаживаться у телефона и сидеть так до вечера, тупо ожидая звонка, которого, я была уверена в этом, ей не суждено дождаться, просиди она тут хоть тысячу лет. Вдобавок жесткая диета из шоколадных батончиков «Марс», на которой она сидела и о которой, как она думала, не догадывалась ни одна живая душа, уже сделала свое дело: некогда тонкая талия тетушки, которую мужчина мог, казалось, обхватить двумя пальцами (ни один из них не осмеливался это делать — просто от страха, что переломит ее пополам), уже заплыла жиром.

Еще каких-то три года назад Мойра была статной женщиной, вид которой внушал откровенную зависть ее сверстницам, а мужчины любого возраста, едва бросив в ее сторону взгляд, все, как один, принимались мечтать, как бы поближе познакомиться с очаровательной библиотекаршей. Гарольд, турист, прибывший в наш город из какого-то местечка под названием Ренселер — по его словам, это где-то к северу от Нью-Йорка — снимал в ее доме комнату под номером пять. Заплатив вперед, он сообщил, что приехал сюда порыбачить. Что можно сказать о нем? Высокий лоб, крупные, похожие на лошадиные зубы — впрочем, как у большинства американцев, заразительный смех, возвещавший о его приближении еще до того, как он успевал переступить порог комнаты, словом, очень скоро большинство местных решили, что этот тип не так уж и плох… для янки, конечно. Как-то раз он даже подмигнул мне, но без малейшей игривости. Скорее уж как старший брат, который догадывается, что особой крутостью не страдает, но ему на это наплевать. Сказать по правде, мне он нравился. Да и не только мне. Достаточно было Гарольду войти в комнату, как у всех резко поднималось настроение — в том числе и у собак, кстати.

Но наступил день, когда ему пришло время уезжать. Мы с сестрами вернулись из школы и обнаружили внизу его чемоданы, самого же Гарольда как будто и след простыл. Только потом Рози (я ведь уже говорила, что умом ее Бог не обидел) пришло в голову на цыпочках подняться по лестнице на второй этаж и приложить ухо к свежепокрашенной двери комнаты номер пять — из-за двери доносилось хихиканье, которое говорило о многом. После этого Рози кубарем скатилась вниз и, вытаращив от возбуждения глаза, сообщила нам, что Гарольд, похоже, решил задержаться. Я до сих пор помню острый укол ревности — мне вдруг стало обидно, что он остановил свой выбор не на мне.