Николай Волынский - Год беспощадного солнца

– Открыто! – раздался оттуда знакомый петушиный крик.

За столом с древним, еще советским черным телефоном сидел скрюченный, совершенно лысый старикашка лет ста. Или больше. Но когда при виде Мышкина в его прищуренных глазках сверкнули голубые молнии, а на загривке заметно поднялась шерсть дыбом, Дмитрий Евграфович понял, что перед ним не божий одуванчик, и даже не петух, а вполне еще крепкий бульдог с железными челюстями.

– Дмитрий Евграфович, – представился Мышкин и слегка поклонился.

– Зуся Соломонович, – привстал бульдог, едва заметно вильнул хвостом и протянул Мышкину скрюченную артритом лапу.

– Простите, я не очень хорошо слышу, – смущенно предупредил Мышкин. – Простудился немного, да и возраст, знаете ли…

– Ах! – Брафман погрозил ему узловатым пальцем. – Ах, какой вежливый молодой человек! Всё вы хорошо слышите – я же усё вижу! Только такое имя, как у меня, еще не слышали, да? Правда?

– Правда, – признался Мышкин.

– Тогда называйте меня просто: Исус Соломонович.

– Иисус? – поразился Мышкин.

– Нет. Никакой там И-и-и-сус! Не так, как распятого. Хотя… знаете, какой он был национальности – распятый?

Мышкин удивился:

– А разве в национальности дело?

– А разве нет?

– По-моему, нет. Все от конкретного человека. От души. От натуры. От воспитания. А Христос, считается, был живой Бог. У Бога нет национальности, по-моему.

– Всё-то вы знаете! – прищурился бульдог. – Так что меня зовут просто Исус! – Брафман хлопнул ладонью по столу. – Поняли?

– Понял.

– Так что вам надо от Штейна? Он умер!

– Знаю, поэтому…

– Если он там что-то кому или вам лично за лечение должен, то с него и спрашивайте. Здесь не нотариальная контора. Мы его похоронили за свои деньги, за общественные, а салют из автоматов в крематории был бесплатный, потому что Штейн Абиноам Иосифович был на войне и бесплатный салют заработал на фронте.

– Нет-нет, я не о том, – запротестовал Мышкин. – Мне просто нужно выяснить несколько формальных обстоятельств. Для истории болезни. Сотрудники не записали, поленились, а я должен теперь выяснять.

– И шо вы хотите выяснить? – Исус снова метнул холодную молнию прямо в лоб Мышкину. – И зачем? – чуть мягче спросил он. – И для чего? – добавил еще мягче.

– У Штейна ведь были… то есть, имеются близкие родственники?

– Никого! – с неожиданным раздражением отрезал Брафман. – Никого абсолютно. Только мы – его фронтовые товарищи.

– А вот… – Мышкин достал из кейса историю болезни. – Он сам дал о себе сведения, что у него есть дочь… вот: Штейн Эсфирь Абиноамовна, по мужу – Маргулис. Проживает в городе… вот – Беэр-Шева, Израиль.

– Это – дочь?! – вдруг завопил Зуся.

Он вскочил и схватился обеими руками за свою розовую лысину.

– Это дочь, я вас спрашиваю? Это совсем не дочь Абы Штейна, большого советского гражданина, члена партии КПСС и ветерана – героя Великой Отечественной войны! Какая она дочь?!

– А кто же? – удивился Мышкин.

– Кто? Это ее еще надо назвать – кто! Сука она! Большая жидовская сука! – с жаром заявил Исус Соломонович. – Хорошо, хоть фамилия другая, что не позорит честного Абу Штейна! – и он рухнул в кресло.

Мышкин склонил голову и посмотрел на Исуса поверх очков.

– Признаться, Исус Соломонович, я не совсем вас понимаю.

– А что тут понимать? – отмахнулся Брафман. – Что тут понимать, объясните мне!

– Честно говоря, это я надеялся, что вы мне объясните, – осторожно сказал Мышкин. – Если сможете.

– Я? Я смогу! – заявил Брафман. – Это очень смогу. Допустим, что вы, – он ткнул пальцем в Дмитрия Евграфовича, – что вы собственной персоной уже полностью умерли.

– Я? – застенчиво усмехнулся Мышкин.

– Ну не я же! – возмутился Брафман. – Такое может быть? Или все-таки нет?

– С каждым может, – поспешил согласиться Мышкин.

– И вы не здесь у меня сидите, а лежите весь одинокий, больной и совсем мертвый не в гостинице «Астория» в ресторане, а в морге Успенской больницы.

– Возможно, так и будет, – согласился Мышкин.

– А у вас дочь Фира в Израиле! И много друзей в России, в Петербурге. И друзья посылают вашей дочери одну, две, три и даже четыре срочные телеграммы – за свой счет, из своего кармана: «Фирочка, папа умер, приезжай!» И в каждой телеграмме есть телефоны. Мои и моего заместителя Фимы Каценеленбогена телефоны – здесь, и домашние, и трубка. А в ответ вам ни одного звонка, ни одного слова. Хоть бы отозвалась, сучка, и сказала: «Не приеду. Не надо мне такой мертвый папа». Вам бы это в гробу понравилось?