Николай Волынский - Год беспощадного солнца

– Теперь жалею, – признался Мышкин. – Очень жалею. Но тогда все казалось иным. И Солженицын был для советского студента героем. Не зря же нас воспитывали в школе на Чернышевском, на Герцене, на Льве Толстом. И на декабристах. Тот институтский гэбэшник сразу мне предложил сделку. Я стучу на товарищей, а меня не выгоняют из института. Я сразу отказался.

– И что потом?

– Потом самое удивительное – меня никто не вышиб. И того гэбэшника я больше никогда не встречал.

– Бывает… – кивнул Костоусов. – А дальше?

– Дальше – хуже. Вскоре я понял, что КГБ – преступная организация. Это был очень тяжелый вывод.

– Ну-ну, – откинулся на спинку стула полковник. – Что же тебя толкнуло к такому выводу?

– Эти люди не выполнили свой профессиональный долг. Они оказались изменниками. Студентов за чтение Солженицына сажали. Но безопасность нашей с тобой страны не обеспечили. А затем занялись раздачей государственной собственности. Это – Абрамовичу, а то – Березовскому… И среди так называемых чекистов не нашлось ни одного человека, ни одного настоящего офицера, кто бы застрелил Ельцина с Горбачевым. И заодно Новодворскую с Чубайсом.

– Здесь находится другая организация, – напомнил Костоусов.

– Конечно, этот факт очень обнадеживает. Только я до сих пор не знаю, какое государство защищает эта другая организация. Если американское – поверю. Если скажут, что Россию, не поверю. А ты веришь?

– Все! – отрубил полковник. – Капитан тебя проводит.

Он нажал кнопку. И капитан Орлов появился мгновенно – словно из эфира материализовался. И стал рядом с Мышкиным.

– До выхода, – сказал ему Костоусов.

Мышкин встал.

– Спасибо, Андрей Александрович, – сказал он. – У меня одна маленькая просьба. Можно?

Полковник кивнул.

– Дайте мне на решение двадцать четыре часа. Завтра в одиннадцать я все скажу.

Но Костоусов молчал, и Мышкин добавил:

– Я хорошо понимаю, ситуация жесткая и другого выхода не предусматривает. Но, прошу и меня понять, тут чистая психология… У нее свои правила. Мне надо просто свыкнуться с мыслью. Осознать ее.

Костоусов по-прежнему сохранял каменное выражение лица.

– Я очень надеюсь, что вы меня понимаете! – в отчаянии воскликнул Мышкин.

Полковник чуть заметно кивнул.

– Завтра в одиннадцать, – и капитану Орлову. – Надо доставить Дмитрия Евграфовича… куда?

– В клинику.

В ПАО все шло своим чередом, и в то же время появились незаметные постороннему перемены. Клюкин вскрывал покойника – высохшего почти до костей старика с седыми кустиками посмертной щетины на желто-синих щеках. Мудрая задумчивость и изысканно-старательное внимание к процессу выдавали Клюкина сразу. Он был пьян – в разгар рабочего дня. Впервые за пятнадцать лет безупречной работы.

За столом Мышкина устроился Литвак. Ноги в рваных кроссовках положил на стол и со вкусом, медленно курил черную сигару с красно-золотым пояском – бразильскую, для богачей, 100 долларов штука – и пускал в потолок сине-желтые кольца. На нем были только плавки. Скомканный халат валялся рядом на кафельном полу.

Клементьева писала – быстро и с усердной ненавистью. Лицо зареванное, опухшее, из красно-синего носа течет. Она непрерывно сморкалась в мокрый платок с такой мощью, будто дула в медный контрабас – самый большой инструмент в духовом оркестре.

Мышкин не торопясь сошел по ступенькам и на последней остановился. Первым почувствовал изменение обстановки Клюкин. Мельком глянув на лестницу, он вдруг открыл рот – и остекленел с отвисшей челюстью. Большой секционный нож выскользнул у него из руки и попал острым концом по правой ступне – точно по большому пальцу. Истошный визг взлетел под потолок морга. Похожий вопль Мышкин слышал в детстве, у бабки в деревне: сосед резал свинью.

Следующим заорал Литвак. Увидев неожиданно появившегося Мышкина, он выронил изо рта сигару. Черная «бразиль» в падении перевернулась и угодила горящим концом в то место, которое у Литвака было прикрыто плавками.

Но всех заглушил рыдающий вой Клементьевой. Со слезами она бросилась Мышкину на шею.

– Вернулся! – запричитала она. – Сам вернулся!..

Рядом подпрыгивал Клюкин.

– Ну, шеф, блин, даешь! – восклицал он. – А мы тут в твою защиту прокламации собрались рассылать – в ООН, в «Международную амнистию», в Лигу сексуальных реформ!..

– Неужели в ООН? – удивился Мышкин. – Такие хлопоты!.. Вот в Лигу – да, это хорошо придумано.