Николай Волынский - Год беспощадного солнца

Пока Мышкин готовил ответ, настоятель глянул на Марину, потом на Мышкина.

– Вы вместе?

– Вместе, – робко ответил Мышкин.

– Как хорошо! – еще больше обрадовался настоятель. – Тогда, подобно болярину Льву Толстому, и я не могу молчать: вам невероятно повезло с женой, Дмитрий Евграфович. Заявляю вам на правах ее духовного отца. Прекрасная пара, Анна Васильевна! Заметили?

– Как тут не заметить! – согласилась экономка. И с упреком: – Отец Назарий! Снова этот пьянчужка. Сказал, вы ему разрешили сойти на берег. И опять он с водкой. Надоело: доложу его командирам. Завтра же.

– Нехорошо, – огорчился отец Назарий и торопливо уточнил: – Нехорошо, что опять привез! Но, может, не будем торопиться? Сами образумим. Попробуем еще раз.

– У нас с вами не получается! Сколько вы ему шансов понадавали? Он людей нам губит!

– Попробую еще раз, – примирительно сказал отец Назарий.

– Тогда всю ответственность, ваше высокопреосвященство, берите на себя!

Монах лет сорока – высокий, сутулый, с бородой войлочного цвета – отец Досифей проводил их к свободной келье. Мышкин впервые увидел монашеское жилье: четыре квадратных метра, низкий потолок и стены сплошь выложены голубем кафелем. Узкая кровать, рядом раскладушка, ниша вместо шкафа. На крошечном, словно кукольном, столике – лампа-миньон и медный подсвечник с новой свечой. Печки или батареи отопления не было.

– Здесь сейчас очень хорошо, – сказал отец Досифей. – Зимой немножко хуже.

– А как отапливаете зимой?

– Никак. Только, если кто из братьев заболеет, обогреватель ставим. А нонешней зимой пришлось буржуйки мастерить: до весны без электричества сидели. Так и непонятно до сих пор, за что нас так чубайсово ведомство наказало. Платим всегда вовремя.

– Как же вы от холода спасались? – удивился Дмитрий Евграфович.

– Молитвами. Итак, в два часа просим в трапезную. Сегодня пятница. Если что нужно, не стесняйтесь, спрашивайте у любого из братии. Да я вижу, вы с Анной Васильевной дружны. Значит, не пропадете.

– При чем тут пятница? – спросил Мышкин, когда монах ушел.

– Пост, – сказала Марина.

– Так вот какого знакомого ты хотела видеть. Отца Назария?

– Да.

– Давно его знаешь?

– Лет пять. Когда он еще в городе приход имел.

– А почему мне не сказала?

– Ты не спрашивал.

– Мда… не спрашивал. Плохо, наверное, что мы соврали и ему и экономке.

– О чем соврали? – удивилась Марина.

– Что мы – муж и жена.

– А разве мы не муж и жена? – удивилась она еще больше.

– Хм, в самом деле, – пробормотал он. – Так все просто.

– Слушай, – сказала Марина. – Нас здесь будут кормить, без денег, разумеется. Но надо помочь, я пойду на кухню.

– Я с тобой.

– Тебе там делать нечего. Ты продолжай руководить жизнью. А у женщины – свое занятие: продлевать жизнь и обеспечивать ее.

– Тут всякой жратвы я захватил. Может, отдать на кухню? Консервы, тушенка, салями…

Монастырская кухня оказалась огромной, как станция метро «Автовская». В гигантских котлах (в таких сто лет назад варили на улицах асфальт и ночевали беспризорники) булькало, пыхтело, на огромной плите скворчали сразу с десяток сковородок, в каждой с трудом вмещалось по одному огромному лещу. Старшая повариха, молодая черноглазая монахиня, с нездешним, явно кавказским, выговором, консервы одобрила:

– К зиме пригодятся. Поставьте вон там, в буфетную.

Жесткую деревяшку настоящей финской салями по четыреста рублей кило она повертела в руках и сказала:

– Такое мы не едим. Но все равно спасибо. У нас собачки есть. Обрадуются.

– Конечно, конечно, – торопливо согласился Мышкин. – Для собачек ничего не жалко.

Над островом разнеслись три звонких удара колокола.

Трапезная оказалась огромным общим залом – не меньше ресторана «Метрополь» на Садовой, напротив Гостиного двора. Паломники сидели за огромными деревянными столами, в основном молчали, время от времени раздавались детские голоса. Послушники быстро и бесшумно разливали суп по тарелкам. Нет, с умилением принюхался Мышкин. Не суп. Уха, надо полагать, настоящая монастырская.