Николай Волынский - Год беспощадного солнца

Кавторанг хлопал рыжими ресницами и ничего не понимал.

– Для нормального русского, да любого, человека честь и самоуважение дороже богатства, – отозвалась Марина.

До рыжего медленно стало доходить. Лицо капитана окаменело, веснушки застыли, глаза превратились в голубые щелочки.

– Вообще говоря, культура и даже простая грамотность среди туземного населения колонии под названием РФ нынче ниже плинтуса. Особенно обидно не за интеллигенцию русскую, большей частью, продажную, алчную и трусливую. Это про нее товарищ Ульянов-Ленин верно заметил, что она не соль русской нации, а… ее испражнения. Нет, обидно, прежде всего, за офицерство. Вот, еще к примеру: еще при царе среди воспитанных людей в ходу такое словосочетание: «Примите, милостивый государь, мои заверения в глубочайшем к вам почтении». Так обычно заканчивали письма. Потом прижилось сокращение: «Примите и проч.»

– Вот как! – удивилась Марина. – А я-то все голову ломаю, особенно, у Чехова: «Примите и пр.» Что за «пр.» такое?

– Или такая фраза – при расставании: «Честь имею кланяться». Опять пошло сокращение. Особенно среди офицерства. Щелкнул каблуками, резко склонил голову: «Честь имею!» То есть, для меня большая честь была повидать вас, а теперь откланяться. Нынешнее малограмотное и тупое руссияньское офицерство вцепилось в словечко и рявкает направо и налево: «Честь имею!» Подразумевается: «Имею, в отличие от вас». То есть: «Я не проститутка, а честная девушка, хотя и с десятилетним стажем работы в доме терпимости».

Рыжий кавторанг Саша запыхтел, веснушки превратились в одно коричневое пятно. Он резко повернулся и двинулся к рубке, отдавая на ходу какие-то приказания матросам.

– Как тебе не стыдно! – возмутилась Марина. – За что ты его?

– За что? – недобро усмехнулся Мышкин. – Пусть спасибо скажет, что я ему харю не начистил и за борт не бросил.

– Он что-то плохое тебе сделал?

– Да. И тебе тоже. И всем русским и не русским нашим согражданам тоже. Ненавижу эту мразь, – сквозь зубы выговорил Мышкин. – Не его лично, а все их сословие. Не офицеры, а полмиллиона трусливых подонков.

– Ты хочешь сказать, когда их вышвырнули из Восточной Европы, как мусор, прямо в чистое поле целыми армиями, с семьями, детьми в палатки…

– Именно это я и хотел сказать, – перебил Мышкин. – Никто из них даже не пискнул, а ведь сплошь вооруженные люди. С пистолетами, автоматами, гранатометами. Иные ракетами управляли, на боевых самолетах летали и на ракетных крейсерах на воде и под водой с полным боекомплектом. Когда в Кремль влезла оккупационная администрация и перестала им выдавать зарплату, одни офицеры пошли по ночам вагоны разгружать, другие грабить и разбойничать, а третьи – их тысячи оказалось – дружно себя перестреляло. И вот эти-то самоубийцы омерзительнее всех, омерзительнее даже бандитов в офицерских погонах. Они не только согласились с тем, чтобы кремлевская банда приговорила их жен и детей к мучительной смерти путем медленного умерщвления голодом. Они, вышло, активно приветствовали смертные приговоры их семьям. Одобрили и даже скрепили своего рода печатями, пуская себе пули в башку. Вот не понимаю: если ты решил подохнуть и бросить на произвол судьбы свою семью и свою родину, то почему в себя надо стрелять, а не в оккупантов и их полицаев? Вот такие саши с офицерскими погонами. Офицеры без отчества. И, стало быть, без Отечества. Без чести и без совести. Но все они говорят, будто что-то там имеют.

– Легко рассуждать, глядя со стороны, из окна своей безопасной квартиры. А будь ты на его месте?

– Ну, нет! – решительно заявил Мышкин. – Это не довод – «ты на его месте»! Даже формальная логика запрещает такие доводы. Каждый сам выбирает свое место. Меня никто палкой не загонял в мединститут. Их – никто палкой не загонял в военные училища. Они выбрали простую и самую опасную профессию. Ты военный? Значит, смерть – твое ремесло и смерть – твой друг. Будь готов умереть в любую минуту, но защитить страну, своих жен и детей. За эту готовность все страны платят большие деньги. Меньше, чем врачам. Я деньги взял и беру, но честно исполняю свою работу. Они деньги взяли, еще при советской власти, большие деньги, а работу не сделали, значит, украли денежки – наши с тобой денежки. И теперь я должен жалеть воров, трусов и предателей? Они пожалели тех, кого расстрелял из пушек Ельцин? Своих сограждан? Ведь на них напал враг! Разве я впустил врага на территорию страны добровольно, даже без боя? Это я без единого выстрела открыл оккупанту ворота столицы? Они пожалели тех, кого безнаказанно убивали и продолжают убивать чеченцы среди бела дня, кого расстреливают для развлечения русские полицаи на улицах и супермаркетах? Пожалели двадцать миллионов тех, кто погиб за двадцать лет от голода, нищеты и унижений? Пожалели сотни тысяч русских детей, ставших беспризорниками или жертвами маньяков или «приемных родителей» в Америке? Они…