Николай Волынский - Год беспощадного солнца

– Помню такую фразу.

– По-моему, мысль интересная, но не совсем точная. Вернее, незаконченная.

– Хотите поправить Достоевского? – с нескрываемым уважением тихо спросила Большая Берта и широко раскрыла глаза.

– Думаешь, я способен?

– Вы способны на многое хорошее.

– Мне почему-то кажется, хорошо бы нам с тобой совершить этакий зигзаг в ровной линии нашей общей жизни. На меня в последнее время плохо влияет город. Я перестаю его любить. Очень хочется плюнуть и рвануть куда-нибудь, как говорил Антон Павлович Чехов.

– Без плевков, пожалуйста.

– Хорошо, только рвануть, – послушался Мышкин. – На два-три дня.

– Надеюсь, не на Канары, Багамы, не в Куршевель, и не в Турцию.

– Еще не хватало – самое толковище и жральбище новых и старых русских бандитов, банкиров и трудящихся Кремля, – возмутился Мышкин. – Уж лучше в лепрозорий!

– В лепрозорий тоже не очень хочется. Но если тебе надо…

– Ты слышала что-нибудь про остров Коневец?

– Да, что-то слышала. Еще в школе, на уроке географии. У нас был замечательный географ. Остров Коневец – на западе Ладожского озера, на нем расположен Свято-Рождественский Коневской Божьей Матери монастырь. Мужской.

– Он так называется? – удивился Мышкин. – Я и не знал.

– Полное название. Знаешь, что-то странное все-таки происходит с нами. Минут пять назад и я подумала: как хорошо бы нам побывать на Коневце.

– У меня там настоятель знакомый. А ты почему собралась?

– И у меня там есть знакомый. Только как попасть на остров? Туристов туда не возят. Пароходы не плывут, вертолеты не летают. И в тоже время масса паломников. Ведь как-то добираются.

– Женщина! – торжественно сказал Мышкин. – Не переходи границы своей резервации! И запомни: тебе дано только одно-единственное право. А все остальное у тебя – обязанности. Вот и пользуйся, пока не отобрали.

– И какое право я заслужила?

– Заниматься исключительно женскими делами.

– Растить детей, мыть посуду, печь блины? – улыбнулась Марина. – Это право у меня могут отнять?

– Безусловно. Однако не это главное для тебя и для всех женщин.

– А что главное?

– Женские обязанности. Валить таежный лес, тянуть линии электропередач, строить дороги, мосты, укладывать рельсы, добывать уголь в шахтах и все такое… А жизнью управлять оставь мужчине.

– Оставляю! – рассмеялась Марина. – С большим удовольствием.

И стала убирать со стола.

Дмитрий Евграфович долго копался в своем потрепанном справочнике, где держал телефоны тридцатилетней давности, еще с буквами, и наконец нашел криво нацарапанное карандашом: «диффузор 732 – 20–20».

После первого же гудка в телефонной трубке он услышал:

– Мичман Сергеев!

– Ну-ка мичман, – тоном отца-командира приказал Мышкин. – Дай-ка мне быстренько монастырь, самого настоятеля!

– Есть монастырь!

В трубке пискнуло, проскрежетало, и прозвучал усталый женский голос:

– Аминь.

– Добрый вечер, Анна Васильевна, – как можно сердечнее сказал Мышкин.

– Здравствуйте, очень приятно, – с мягким малороссийским акцентом отозвалась женщина. – Мы с вами знакомы? Извините, не вспомнить.

– Доктор Мышкин из Петербурга… Дмитрий Евграфович. Давний знакомый его высокопреосвященства владыки Назария. Мы с вами тоже виделись. Правда, один раз. Лет пять назад.

– Дмитрий Евграфович… Помнится, вы не просто врач. А ученый. Патологоанатом.

– Совершенно верно! – восхитился он памятью Анны Васильевны Гребельной [47] , экономки монастыря и двоюродной сестры настоятеля.

На ней держалось все монастырское несложное, но обширное хозяйство: подворье со странноприимным домом – большой, в три этажа, бесплатной монастырской гостиницы на триста человек, прием паломников, кухня, кормежка, стирка, мастерские, огороды, коровы, куры и гуси, и даже сбор ягод и грибов и ловля рыбы.

– Хотелось бы провести у вас дня два.

– На два дня, стало быть… Вы один?

Он глянул на Марину: она мыла посуду, стараясь не звенеть в раковине.

– С супругой.

– Помнится, она тоже врач?

– Врач, – чистосердечно подтвердил Мышкин: и врать не пришлось.