Николай Волынский - Год беспощадного солнца

– Поедем, – предложила она. – Я провожу тебя до работы.

– А потом? Домой?

– Нет, дома я не усижу – мой дом слишком далеко от тебя. Я хочу быть недалеко, знать и чувствовать, что ты близко. Вот что: зайду в Покровскую больницу. Она, кажется, недалеко от твоей клиники?

– В двух кварталах.

– Очень хорошо. Там у меня подруга работает, кардиолог. Давно ее не видела. Освободишься, меня заберешь.

– Но я могу прямо сейчас забрать… – начал Мышкин. Но Марина мягкой ладонью закрыла ему рот.

– Тихо! – шепнула она. – Скажу самое важное. Много лет я бродила по пустыне. И все эти годы умирала от жажды. Едва не умерла совсем. Когда уже не было надежды, случайно натолкнулась на колодец. Какая в нем оказалась чудесная вода… Волшебный колодец. Вода чистая, прохладная и разноцветная, как эта радуга. Теперь я боюсь уходить далеко от колодца. Понял?

– Не надо бояться. Никогда.

– Нет, надо! Всегда надо бояться! – упрямо, как ребенок, сказала Марина и даже топнула ножкой. – Надо, потому что отвернешься на секунду, отойдешь в сторону на шаг – быть беде. Песком занесет мой колодец. Теперь навсегда. Что мне тогда делать? Я ведь просто не смогу жить, понимаешь? Физически не смогу. Не только душой. Вот эта биологическая масса, – она приложила руку к груди, – эта примитивная и одновременно ужасно сложная биологическая масса, шестьдесят с лишним килограммов органики просто не выдержат всей тяжести отсутствия другой части, и будут в лепешку раздавлены пустотой. Не говори больше ничего! – попросила она. – Не надо говорить. Я и так все знаю.

– В самом деле, все?

– В самом деле, все. О тебе и обо мне. О нас.

– Что же?

– Знаю, что я тебе тоже нужна.

– Ведьма! Говорил же я!

– Не стану больше отпираться, – неожиданно и с каким-то облегчением рассмеялась Марина. – Я очень хорошенькая ведьмочка. Только большей частью я не ведаю , а чувствую . Этого, конечно, мало.

Она легонько оттолкнула его и тут же крепко обвила его шею обеими руками и прижалась лицом к его щеке. Потом вздохнула, вздрогнула. Он почувствовал, как по его щеке заскользили горячие ручейки.

– Ты плачешь? – смятенно спросил Мышкин.

– Да, – судорожно вздохнула она. – То есть, нет… – и, отстранившись, вытерла ладонью глаза.

– Но почему?

– Не знаю. Так… Испугалась.

– Что тебя так напугало?

– Что кто-то злой меня сейчас подслушивает. И уже что-то задумал.

Она снова судорожно вздохнула.

– Что-то, конечно, произойдет. Такое счастье, как у меня, не бывает бесплатным. Мне придется что-то отдать взамен. Что-то большое и важное для меня. Но я так тебя люблю, что хочется от этого плакать.

Мышкину стало не по себе. Он продолжал молча смотреть в ее глаза и видел, как из ярко-синих они становятся темными, как небо ночью, и непроницаемыми.

Она достала из сумочки батистовый платочек, аккуратно, как котенок, высморкалась и улыбнулась.

И тут он увидел у нее на груди нательный крестик – серебряный на тонкой серебряной ниточке. «Откуда он взялся? – недоуменно подумал Мышкин. – Я же его не видел – ни в «Октябрьском», ни час назад…»

– Крестик тебя удивил? Ты так часто и подолгу смотришь на мою грудь, что мог бы и заметить.

– Твоя грудь настолько прекрасна, что невозможно замечать рядом с ней еще что-либо.

– Будем считать, что ты сказал правду. Не удивляйся: я православная христианка. Мама окрестила, когда мне было четырнадцать лет. Имя мое при крещении – Мария. Мама отдала мне нательный крестик, старинный, еще от прабабушки, и сказала, что ей теперь спокойнее.

– А тебе?

– И мне стало спокойнее. Но не сразу. Только через несколько лет.

– И в церковь ходишь?

– И в церковь, и к исповеди, и к причастию.

– Ты никогда не говорила.

Марина удивилась:

– Зачем? Мне всегда казалось, что вера требует тишины. Это очень интимная вещь. Я обрела веру не сразу. Требуется большой труд.

– И…

– Что «и»? Разве у тебя не было в жизни хоть раз, хоть момент, когда ты чувствовал, что тебя ведет и помогает неведомая сила? И что она рядом с тобой?

Мышкин задумался.

– Мне заехать за тобой? – спросил Мышкин, останавливаясь около Покровской больницы.