Вильям Кобб - Клуб Мертвых

В эту минуту на эспланаду вбежал человек, залитый кровью.

Это был Жак.

— Остановитесь! — закричал он.

— Жак! — пробормотал Ламалу. — А! Глупец!

Говоря это, он плакал. Он был счастлив. Жак — честный человек! Но эта рана на груди…

— Сударь, — сказал Жак офицеру, — я бежал без ведома этого человека. Теперь я вернулся.

Он едва держался на ногах.

— Друг, — сказал он, подойдя к Пьеру Ламалу, — я не вернулся раньше потому, что меня убили.

— Кто?

— Я не знаю, но как только ты будешь свободен, беги в Оллиульское ущелье, найди Марию и, умоляю тебя, позаботься о моем ребенке!

— Не надо было возвращаться.

— Клянись сделать все, что можешь, для моего сына!

— Я сдержу эту клятву, как вы сдержали вашу.

— Благодарю!

— Сударь, — сказал Жак офицеру, — я к вашим услугам.

Капитан был бледен…

Он угадывал ужасную драму.

Расстрелять этого полумертвого человека было почти преступлением.

— Ну, что же? — спросил Жак.

— Маркиз де Котбель, — начал офицер…

Жак подошел к солдатам.

— Я готов… и прощаю вам… — сказал он.

— Пли! — крикнул тогда офицер.

В эту секунду Жак протянул вперед руки и рухнул на землю.

Он был мертв. Солдаты еще не стреляли.

— Жак де Котбель,— прошептал Ламалу,— вы были благородным человеком. Отныне я принадлежу вам…

Наклонившись над трупом, он обнял его и поцеловал в лоб.

Офицер молча отвернулся.

Шел январь 184… года.

Холодный и резкий ветер гулял по улицам Парижа. Уже несколько дней шел снег, и весь город казался как бы закутанным в саван.

Улицы были тихи и безлюдны. Полночь уже давно пробила, и все экипажи, которые днем едва влачились скользившими по снегу лошадьми, давно стояли по сараям. Казалось, что все живое попряталось, боясь холода, так как прохожих тоже не было видно.

Только изредка мелькали в окнах огоньки, пробиваясь то сквозь тяжелые шелковые занавески бельэтажа, то сквозь подслеповатые оконца мансарды.

Тут бал, там труд. Внизу — роскошь и богатство, наверху — нужда, дрожь от холодного ветра, посвистывающего в многочисленных щелях.

Такое наблюдение мог бы сделать прохожий, остановившись перед домом № 20 на улице Сены.

Перед подъездом вытянулась линия экипажей. Здоровые, сытые лошади дремали под теплыми попонами, а кучера прохаживались вокруг, терпеливо ожидая господ.

Весь бельэтаж был ярко освещен. Оттуда на улицу доносились веселые звуки музыки.

А под самой крышей этого же дома в маленьком слуховом окне мерцала небольшая светлая точка.

Войдем сначала в эту мансарду.

Голые стены, потолок, круто спускающийся к полу, недостаток воздуха, плохо закрывающееся окошко, скрипящее под напором ветра, — вот картина мансарды, в которую мы приглашаем войти читателя.

Вместо кровати в углу валяется мочальный матрас, а на столе — множество неоконченных рисунков.

Среди этой нищеты и беспорядка на соломенном стуле сидит человек. Он кутается в ветхий сюртук, который не способен защитить его от холода.

Этот человек молод, едва ли старше двадцати пяти лет.

Черные вьющиеся волосы окаймляют его широкий лоб. Черты лица, похудевшего от страданий или непосильного труда, замечательно красивы. На губах мелькает печально-насмешливая улыбка…

В эту минуту до него донеслись снизу нежные звуки вальса.

Он быстро встал.

— Довольно! — прошептал он. — Я больше не могу и не хочу так жить… Довольно! Нужно уметь проигрывать…

Он взял лампу и подошел к начатой картине.

— Однако, — продолжал он, — сколько же было надежд, сколько бесплодных мечтаний, сколько дерзких планов… А зачем? Зачем? Так… Довольно! Довольно об этом! Пора кончать…

Он вернулся к столу и, отодвинув кипу бумаг, взял рукопись, на которой было написано: «Моя история».

Он неторопливо сложил листы, спрятал их в небольшой конверт и запечатал черной печатью.

Затем, взяв перо, он написал на конверте:

«Тем, кто найдет мой труп, я завещаю эту рукопись. Пусть она служит вам примером и предостережением от ошибок того, кто умер, не сумев их исправить».

Он положил конверт на видное место.

После этого он тщательно застегнул свой потертый сюртук, составлявший весь его туалет, взял шляпу и надвинул ее на лоб. Потом еще раз огляделся вокруг.

Может быть, он искал последнего ободрения? Может, он надеялся, что вдруг услышит голос, призывающий его еще раз поверить, еще раз попытаться…