Николь Жамэ - Тайна острова Химер

— Как полицейский ты никогда не согласился бы закрыть глаза. А как муж ты постарался бы это сделать, и тогда…

— Тогда ты предпочла избавить меня от выбора, — сухо заключил он.

Он прислонился спиной к противоположной стене грота, скрестил на груди руки, держась на расстоянии в полном смысле слова.

— Как можешь ты доверять своему отцу, Мари? Он лгун и убийца!

Она напомнила о провале, в который чуть было не упала, и об озере, где она чудом избежала смерти, без него…

Он пожал плечами и согласился, что с этой точки зрения Райан безупречен.

— Как могу я иметь на него зуб, раз он спас тебе жизнь?

Оторвавшись от стены, он подошел к водоему, опустился на колени и, зачерпнув ладонью воду, ополоснул лицо. Потом он какое-то время оставался в том же положении, глядя на свое отражение.

Глухим голосом он вкратце поведал, что узнал от Акселя об обстоятельствах их рождения.

— Как она могла так поступить? Моя мать… Как она могла оставить двух других сыновей в этом мерзком месте? Как могла она обречь их на забвение?

— Может быть, она не знала об их существовании? — предположила Мари, с облегчением почувствовав себя на своей, более надежной территории, имеющей отношение к расследованию.

— Ты хочешь сказать, что мой полоумный отец, король оплодотворения in vitro, [7] В стекле (лат.). Технология выполнения экспериментов, когда опыты проводятся в пробирке. использовал ее без ее ведома?

— Аксель застрелил Луизу, чтобы она не открыла мне точное содержание работ Рейно.

Он наморщил лоб, задумался. Ему тоже нужна была передышка перед выдвижением другой гипотезы.

— Моя мать не была сильной женщиной. Но все же она огнем уничтожила лабораторию и хотела сбежать с острова.

Он взглянул на Мари и кивнул:

— Ты права, она, должно быть, обнаружила что-то очень ужасное, чтобы дойти до этого.

Он вдруг прервался, почувствовав легкое недомогание.

— По словам Луизы, я был там. Почему же я ничего не помню? Почему? Мне было почти шесть лет! Я должен помнить!

— Твои кровотечения из носа, как только ты вступил на остров… Это свидетельство пережитой тобой когда-то травмы. Луиза сказала, что у тебя кровь пошла носом, когда твоя мать привела тебя в замок в тот вечер. Все виденное тобой сохранилось в каких-то закоулках детской памяти.

— Если ты так говоришь…

Она подошла к нему и тихо продолжила:

— У меня было видение, Лукас. Несколько раз. Впервые это случилось у въезда на остров Химер, когда ты упал с лошади. Во второй раз у озера… Я не понимала тогда причин этих ужасающих картин, пока Луиза мне не сказала. Эти видения были не моими, а твоими. Знаю, это не укладывается в разумные рамки, да и ты ни во что такое не веришь, но я воспринимала их через тебя. Кстати, они прекратились, как только…

Ей не нужно было заканчивать фразу, он и так знал, что последует дальше: видения прекратились, как только близнец занял его место.

— Почему ты мне ничего не говорила? Чтобы еще раз пощадить меня? Как ты это делаешь, тщательно избегая произносить имя Акселя?

Его лихорадочно возбужденные глаза остановились на ней, и взгляд их проник ей в самую душу немым, настойчивым вопросом, задать который тем не менее у него не было желания.

Краска залила лицо Мари. Чувство вины было столь велико, что ему лучше бы уж ослепнуть, лишь бы не видеть ее. Однако Лукас не отрывал от нее взгляда.

Мари закрыла глаза.

Неистребимы были в ее памяти ласки двойника и запах его кожи. О, она нашла бы себе любые оправдания, оправдывалась бы тем, что поступила так ради спасения Лукаса, и все же она получала ни с чем не сравнимое наслаждение в объятиях другого.

Будто проследив путь ее мыслей, Лукас побледнел, лицо его стало мертвенно-бледным.

— Прости меня, — тихо проговорил он, взволнованный.

Голос Мари походил на дыхание. Вытянутое к нему лицо о чем-то молило.

О Боже, как же он любит эту женщину! В горе и в радости…

Ему захотелось подбежать к ней, заключить в свои объятия, прижать к себе, говорить, что она ни в чем не виновата, что случившееся — не ее ошибка, что это он должен был быть с ней, чтобы защищать ее от этого сумасшедшего, что это он нарушил обет, данный при бракосочетании.

Но он не мог сдвинуться с места, окаменев от картин и вопросов, разъедавших его мозг.

Терзаемый смертными муками ревности, которые не вызывал в нем даже Кристиан, он злился на нее за то, что она не открыла ему обмана, — злость разбирала его потому, что она спала рядом с этим мужчиной. Злился за то, что она наверняка занималась с ним любовью. И мысль, что она отдавалась этому чудовищу, даже думая, что это он, Лукас, была ему невыносима.