Жан-Кристоф Гранже - Кайкен

— А на других мониторах она появляется?

— Нет.

— Как она пробралась в ванную?

— Неизвестно. Вообще-то говоря, никак не могла.

— А Наоко?

— Что Наоко?

— Она из своей спальни не выходила?

— Ну, предположительно, нет. Но у нее в спальне нет камеры.

Фигура на экране выпрямилась в полный рост и повернулась к объективу. Узоры и кровавые следы на шелке кимоно переплелись, как будто безумный художник украсил ткань изображением собачьих кишок. Пояс — оби — был кроваво-лилового цвета и напоминал зияющую рану.

Пассан, как ни глупо, отметил про себя мимоходом, что такое кимоно должно стоить не меньше десяти тысяч евро. Он всегда мечтал подарить Наоко что-нибудь подобное.

Но самое ужасное еще ждало его впереди. Лицо призрака закрывала маска номэн. Отверстия для глаз, вырезанные на поверхности желтоватого дерева. Красный, четко очерченный рот. Улыбка, похожая на рваную рану, открывающая мелкие жестокие зубы.

Пассан прочитал кучу книг о театре Но и знал, что в его спектаклях используется сто тридцать восемь масок, выражающих разные эмоции. Но что означала именно эта?

Существо несколько секунд смотрело прямо в объектив, а затем резко склонило голову набок. По плечам тоже тянулись кровавые полосы. Брызги крови попали даже на маску. Но тут она протянула руку к зрачку объектива и чем-то в него прицелилась.

— Она залепила камеру куском собачьего трупа, — пояснил Фифи.

— Каким куском?

Панк замешкался с ответом. Пассан повторил вопрос. Собственный голос доносился до него издалека, словно он находился за километры отсюда:

— Каким куском?

— Половыми органами.

— Наоко это видела?

— Нет. А что, надо было ей показать?

Он промолчал. Только все глядел на темный экран, будто надеясь, что из него что-то выскочит. Объяснение. Оправдание. Логически связная гипотеза.

Но из экрана ничего не выскочило. Тогда он вздохнул и сказал:

— Я хочу осмотреть комнату.

Блестящая лужайка казалась голубовато-серебристой. Из-за включенных мигалок на фасаде дома плясали дантовские тени. Прямо кино на свежем воздухе, и зрителей полный зал. С каждым новым эпизодом число сил правопорядка, явившихся на место происшествия, неуклонно возрастало.

В доме от народу было не протолкнуться. Они надели бахилы и прошли через кухню к лестнице, не заглядывая в гостиную. Вот и второй этаж. Со всех сторон Пассана окружала напряженная тишина. При его приближении люди опускали глаза. Обожженное лицо нисколько не улучшало ситуации. Он чувствовал, что в чужих глазах выглядит прокаженным.

Еще несколько шагов по коридору, и они добрались до комнаты, где было совершено жертвоприношение. Лампы криминалистов заливали спальню слепящим светом. Пассан не обращал внимания на детали — не видел озабоченных криминалистов, не поздоровался с Заккари в неизменном халате, не заметил недовольной мины Рюделя — того подняли среди ночи ради осмотра трупа животного.

Пассан прошел вперед. В ушах шумело, как будто он долго пробыл под водой. Напряжение становилось невыносимым. Он словно бы опять падал в зовущую бездну…

Наконец ему удалось сосредоточиться и сфокусировать взгляд на середине комнаты, превращенной в чудовищный алтарь. Тело Диего лежало на левом боку в луже запекшейся крови, из распоротого живота вывалились темные узловатые комки внутренностей. С каждой вспышкой фотоаппарата они словно оживали, чтобы мгновение спустя превратиться в то, чем и были — заскорузлыми и тусклыми останками живого существа, уже вступившими в стадию разложения.

Пассан стоял окаменев. В груди ширилась пустота, словно у него тоже вырвали сердце и кишки. Он опустился на колено и машинально погладил собаку по загривку. Перчаток надеть он не успел, но никто не посмел сделать ему замечание.

Честно говоря, он никогда особенно не любил Диего. Вся его любовь была обращена к детям, а еще раньше — к Наоко. Привязываться к шерстистому созданию с ограниченными умственными способностями казалось ему профанацией истинных чувств и даже своего рода оскорблением по отношению к человеческим существам. Но теперь, когда собака погибла, он понял, что ошибался. На самом деле он обожал эту добродушную и миролюбивую псину, одним своим присутствием создававшую в доме уют. Диего стал для него символом, неким полюсом любви, которому оказались нипочем все утраты и разочарования.

Когда он поднялся, в сердце созрела уверенность: их всех ждет та же участь. Наоко, детей, его самого. Резня только началась. Он обратил взор на судебного врача, сердито складывавшего в сумку инструменты.