Жан-Кристоф Гранже - Кайкен

Гудок грузовика заставил его очнуться.

Пассан глотнул кофе. Какая-то засевшая в глубине сознания деталь не давала ему покоя, но он не мог вспомнить, что именно.

Что-то важное.

Повтор. Патрик Гийар на пороге автомастерской. Черный дождевик. Белый череп. Отсветы пламени, пляшущие на его растерянном лице.

Фокус. На руках у него бледно-голубые, залитые кровью перчатки…

Пассан ускорил перемотку. Несколько минут спустя.

Стоп. Гийар бьется на мокрой мостовой.

Крупный план. На руках у него ничего нет.

Пассан схватил мобильный. Одно нажатие. Быстрый набор.

— Алло? — послышался заспанный голос Фифи.

— Это я. Я знаю, как прижать Гийара.

— Чего?

Послышался шорох простыней. Пассан дал напарнику несколько секунд, чтобы прийти в себя.

— Когда Гийар убегал, — продолжал он, — на нем были хирургические перчатки. Когда я схватил его на шоссе, их уже не было. Он выбросил их где-то на пустыре.

— И что?

Судя по прояснившемуся голосу, лейтенант успел собраться с мыслями.

— Эти перчатки — недостающее звено. Снаружи на них — кровь жертвы, внутри — генетический материал Гийара, его пот и чешуйки кожи. Этого вполне достаточно, чтобы определить ДНК. Перчатки — его билет в тюрягу!

Снова шорох ткани, щелчок зажигалки.

— О’кей, — произнес панк, затянувшись сигаретой. — Что будем делать?

— Обшарим пустырь.

— Когда?

— Сейчас. Я за тобой заеду.

— Монстры, подъем!

Наоко раздвинула занавески, впуская в комнату свет. Сегодня ей всего на пару часов удалось забыться сном. На рассвете она проснулась и долго слушала монотонный перестук дождевых капель. Погруженная в темноту, под колыбельную дождя Наоко мысленно переносилась в Токио. Ее родной остров был подвержен ливням не меньше, чем женщина слезам.

Она терпеливо ждала, когда уже пора будет будить детей, без конца прокручивая одни и те же мысли. Не лучше ли продать дом? Наверное, напрасно они придумали жить здесь по очереди. Пожалуй, стоит сегодня же обсудить это с Пассаном.

Она склонилась над Синдзи, осыпая его поцелуями. Когда дети вот так спали, она с трудом заставляла себя их будить. Наоко постоянно боролась со своей природной склонностью к нежности, мягкости. Стараясь выдержать характер, она невольно слишком часто прибегала к решительности и властности.

— Ну же, вставай, мой мальчик, — прошептала она по-японски.

Потом перешла к Хироки, которому пробуждение давалось легче. Ребенок что-то пробурчал спросонья. На самом деле Наоко не была запрограммирована на проявление чувств. Отцовская жестокость что-то в ней надломила, и она так и не научилась выражать свою привязанность.

— Ну же, Синдзи! — бросила она старшему: он так и не пошевелился.

До конца раздвинув занавески, она снова подошла к ребенку, полная решимости вытащить его из постели. И застыла на месте, обнаружив рядом с подушкой чупа-чупс.

— Просыпайся! — Вспыхнув от злости, она безжалостно потрясла сына за плечо.

Наконец он открыл один глаз.

— Откуда это у тебя? — спросила она по-французски, потрясая конфетой.

— Не знаю…

Озаренная внезапной догадкой, она обернулась к Хироки, который сидел на кровати, тоже сжимая в руках чупа-чупс.

— Кто вам их дал? Когда? — закричала она, вырвав у него леденец.

Видя, что сын озадаченно молчит, Наоко и сама обо всем догадалась. Хироки тоже обнаружил свой чупа-чупс только что. Это Пассан. Ночью он пробрался в дом и положил в кроватки детей по гостинцу.

Она набросилась на Синдзи, который наконец поднялся с постели.

— Папа приходил? — Наоко вцепилась ему в руку. — Это папа принес?

— Ты делаешь мне больно…

— Отвечай!

— Да я сам ничего не знаю. — Синдзи протер глаза.

— Одевайся.

Наоко открыла шкаф, чтобы взять для них одежду.

Надо успокоиться. Нельзя звонить ему прямо сейчас. А главное, не давить на мальчиков.

Она снова подошла к Синдзи, все еще не очнувшемуся от сна, и заставила его одеться. Хироки уже чистил зубы в ванной. Наоко застегнула на старшем сыне ремень и велела тоже идти умываться.

Поднявшись, она почувствовала бесконечную усталость. Хотелось повалиться на постель и расплакаться. К счастью, клокотавший внутри гнев заставлял ее держаться на ногах.

Ну теперь Пассан у нее попляшет!

Вот уже три часа они копались в грязи. Три часа мокли под проливным дождем.

Они видели мерцание первых проблесков зари, затем мутный рассвет, пробивавшийся сквозь пелену ливня. В каком-то смысле гнилая погода была им на руку: ни единой кошки возле жилых зданий, ни одной души рядом со стройками и на пустыре. Кло-Сен-Лазар не желал пробуждаться.