Карин Альвтеген - Тень

Уважение к власть имущим передавалось от поколения к поколению и было естественной частью существования. Каждый знал свое место и старался не нарушать раз и навсегда заведенный порядок. Такая ситуация всех устраивала, семьи держались вместе и помогали друг другу чем могли. По выходным для подзарядки выпивали. Но всегда почитали тех, кто владел словом. На родительских собраниях в школе и на приеме у врача снимали шапки и склоняли головы. Если же кто-нибудь в поисках лучшей доли пытался выйти за пределы своего круга, на него смотрели как на изгоя. А писатель считался фигурой таинственной, далекой и возвышенной, кем-то вроде фокусника, знающего то, чего другие не понимают, умеющего поймать неуловимое и описать то, чего никто больше не видит.

Как поначалу она гордилась тем, что носит фамилию Рагнерфельдт. Когда разговор заходил об Акселе, глаза ее друзей зажигались, любая связанная с ним информация была им интересна. Но она реагировала спокойно, была скупа на ахи и охи, и друзья решили, что она завидует великому человеку. Аксель Рагнерфельдт был национальным достоянием, и о нем следовало говорить только в превосходной степени. Он, мудрейший из мудрых, в своих размышлениях о добре и зле вытачивал из родного языка поистине потрясающие истории. И она прекратила говорить о том, что чувствовала, и сделала вид, будто превратилась в его поклонницу. Так ей было проще. Безграничное уважение, которое вызывал у нее свекор, сделало ее косноязычной, и она так и не узнала, что он за человек. А теперь онемел он, и — хотя она никогда бы в этом не призналась, она порой воспринимала это как освобождение.

— Я ухожу!

Луиза встала, туже затянув пояс халата.

— Подожди!

— Через десять минут начинаются занятия!

Дочь была уже у двери. Луиза обняла ее, застегнула молнию на куртке.

— Ну, пока. В семь? Папа звонил?

— Нет.

Луиза сглотнула и натянуто улыбнулась.

— Он приедет, вот увидишь.

Элен промолчала. Дверь захлопнулась, Луиза осталась стоять в прихожей. Закрыла глаза, проклиная то, частью чего она со временем стала. Ее собственные страдания ничто по сравнению с тем, что читалось в глазах у дочери. Мольба о внимании. О том, чтобы ее заметили.

Прошло тринадцать лет. Ей было тридцать, Яну-Эрику тридцать семь. За два года до их встречи ее бросил мужчина, отношения с которым длились восемь лет и который был для нее дороже всех на свете. Биологические часы были выставлены на повтор сигнала, но горечь расставания и унижения сделали ее подозрительной. И тут она встретила Яна-Эрика.

Его ухаживания убедили ее, что великая и настоящая любовь приходит неожиданно, как удар молнии. Он подавил ее своей решительностью. Не считал ни деньги, ни расстояния, ни минуты телефонных разговоров. Рьяно, почти фанатично вел ее к намеченной цели. Все сомнения, все размышления прочь, они словно бежали спринтерскую дистанцию. Его торопливость, как ей казалось, доказывала искренность его чувств. Каждый день он устраивал ей сюрпризы, а по ночам спал рядом. Он, как ребенок, боялся, что она исчезнет, если он не будет держать ее за руку. У нее закружилась голова от такого поклонения. И, позабыв о пережитом предательстве и унижении, она заняла центральное место во вселенной Яна-Эрика Рагнерфельдта. Элен родилась, когда с момента их знакомства не прошло и года.

Оглядываясь назад, Луиза думала, что Ян-Эрик повел себя тогда, как маклер, который спешит продать покупателю уже покосившийся дом.

Она направилась в ванную. Включила в душевой кабине воду и, стоя на приятно теплом полу, ждала, пока вода нагреется. Ремонт в ванной сделали совсем недавно. Ян-Эрик сказал, что она может устроить здесь все по своему вкусу. Она бы предпочла, чтобы вкус был их общий, но Ян-Эрик был очень занят, а для того, чтобы угадать, чт о именно ему понравится, она знала его недостаточно. Получался порочный круг.

Чтобы покрывать все их расходы, он много работал, но чем больше он работал, тем больше средств им требовалось. Ее взгляд упал на три специально заказанные эмалевые таблички над вешалкой для полотенец. Элен, Ян-Эрик и Луиза. Иллюзия семьи. Луиза сняла халат и вошла в душевую кабину.

Может, Ян-Эрик увидел в ней достойную добычу?

Когда он ворвался в ее жизнь, она как раз переживала свои пятнадцать минут славы. На нее упал луч из мира высокой культуры, к которому — как постепенно доказала их так и не сложившаяся жизнь — он так хотел принадлежать. После мучительного разрыва с бывшим любовником она вдруг ощутила потребность писать, хотя раньше особой тяги к слову не испытывала. Как-то в порыве самонадеянности она отправила свои опусы в издательство. Поэтический сборник привлек большое внимание — у нее до сих пор сохранилась целая кипа пожелтевших от времени хвалебных рецензий. Говорили о блестящем дебюте. Называли многообещающим автором. Но за тринадцать лет и о ней, и о ее способностях все забыли.