Петер Демпф - Тайна Иеронима Босха

— Что это за история? Или вы собираетесь рассказывать нам сказки?

Патер Берле стал мрачнее тучи.

— Вы уверены, что хотите ее узнать?

— Не смею ставить под сомнение вашу репутацию, патер Берле, но что конкретно вы намерены рассказать нам? И как все это связано с картиной?

Патер закрыл глаза и прислонился к стене, так что бледный цвет его лица слился с цветом побелки. Сестра поставила поднос и одноразовые чашки на край узкого стола. Когда она торопливо проходила мимо Кайе, от ее стерильной чистоты у него защекотало в носу. Он дважды сильно чихнул.

— Беда нашего времени в том, что люди потеряли терпение, — проговорил патер Берле.

Он произнес это таким тоном, что сестра даже забыла сказать «будьте здоровы», лишь молча постучала, чтобы ей отворили дверь, и вышла.

— Разве вас не интересует, почему я пытался уничтожить картину, сеньор Кайе? Я могу кое-что вам сообщить, и это имеет самое непосредственное отношение к моей истории. Но вы тоже увязнете во всем этом, дорогой мой искусствовед, если не будете осторожны.

Патер Берле выпрямился, наклонился вперед и ухмыльнулся, глядя реставратору в лицо.

— А если хотите знать почему, если вы действительно хотите знать… — последние слова он выкрикнул с такой силой, что они отозвались эхом, — тогда закройте рот и слушайте!

Кайе удивленно вскинул брови. Патер угрожает ему? Или хочет напугать? Смягчив тон, как, будто всплеска эмоций и не было, Берле прошептал:

— Здесь все связано между собой, как колесики в часовом механизме. Итак, терпение.

Он сделал паузу и посмотрел на Кайе водянистыми серыми глазами. Грит Вандерверф, хранившая до сих пор полное молчание, успокаивающе похлопала его по колену.

— Рассказывайте дальше, патер Берле, пожалуйста, — мягко попросила она священника, избегавшего ее взволнованного взгляда.

— Ради вас, мадам, — язвительно заявил священник и театрально взмахнул рукой, — ради вас я не произнесу ни единого слова. — Обращаясь к Кайе, он продолжил: — Вы должны будете кое-что сделать для меня, когда я закончу свою историю. Если я не повинуюсь, мне потом приходится раскаиваться. Меня лишают пищи, не дают спать. Эта лампа там, вверху, всего лишь шестьдесят ватт, но она горит день и ночь…

— Патер! — попыталась прервать его жалобы Грит.

— …кроме того, она виновата в том, что я выплеснул на картину кислоту. Она хотела этого! Она! Она! Она!

Последние слова патер выкрикивал снова и снова, пока в изнеможении не опустился в своем уголке на пол. Кайе посмотрел на Грит. Та молча пожала плечами.

— Я обещаю вам: вы узнаете все, что нам известно, патер Берле, — смущенно пробормотал реставратор.

Рука Кайе потянулась к перочинному ножу, будто он мог гарантировать безопасность. Патер опять оживился:

— Вы обещаете?

Кайе кивнул ему и протянул руку, которую священник, казалось, не заметил. Он собрался с духом, глядя на Кайе, потом безучастным тоном продолжил рассказ:

— Поэтому я попросил о том, чтобы меня выслушал мужчина, специалист, который понимает, о чем идет речь.

Он снова замолчал на минуту, чтобы продолжить рассказ монотонным голосом, каким начал свое повествование. И говорил патер как умелый рассказчик.

— Что вам известно о Босхе, Иерониме Босхе, настоящее имя которого Ван Акен, так как его семья была родом из Аахена и получила имя по названию местечка Босх, где они жили? Что? Ничего! Или почти ничего. Благопристойный горожанин из Хертогенбоса, уважаемый член братства Богоматери церкви Святого Иоанна, как и десятки, сотни других в те времена. Больше мы ничего не знаем. Еще несколько деталей из его жизни: женитьба, приобретение земельных участков, пиршества, дата смерти. Таинственная личность, которой удалось, несмотря на огромную известность, оставаться в тени истории. Кое-что я могу прояснить для вас. Босх был очень популярным учителем, к нему съезжались одаренные ученики из всех стран, для того чтобы получить образование в его школе живописи. Они прибывали из Аугсбурга и Венеции, Бреслау и Нюрнберга, Парижа и Мадрида. Художники самые разные. Лучшие подмастерья со всей Европы.

Повозка подъезжала к городу, темные стены которого с каждым оборотом колеса становились все выше и выше.

После сказанного возницей Петрониус насторожился и зорко вглядывался в сумерки, чтобы не пропустить ни малейшего намека, который может дать ответ на его вопрос.

В глаза бросалась ухоженность деревьев: никаких суков и свисающих ветвей, ни одной шишки, или желудя, или колючих сучьев орешника. Настоящего леса он не встречал уже давно, с самого Айфеля; впрочем, на Рейне было немного леса, но с тех пор как Петрониус шел пешком от Ниимегена против течения реки, ему лишь изредка встречались деревья. От стука деревянных колес юноша задремал. Куда лучше проехаться на повозке, чем идти в сумерках пешком.