Нельсон Демилль - Дочь генерала

Кент выглядел щегольски в своей форме: белая фуражка, белый ремень с пистолетной кобурой, вычищенные башмаки.

— Я расставил шестерых своих людей на месте преступления. Ничего не тронуто, — сообщил он мне.

— Для начала неплохо.

Мы с Кентом знали друг друга лет десять, и между нами установились добрые деловые отношения, хотя видел я его примерно раз в год, когда профессиональный ветерок заносил меня в Форт-Хадли. Кент старше меня по званию, но я держался с ним запросто и даже давил на него, поскольку руководил следствием. Я видел, как он выступает свидетелем на заседаниях военного трибунала. Кент обладал теми качествами, которых прокурор ожидает от полицейского чина: бесстрастный, организованный, логичный в своих показаниях, и говорил так, что ему верили. И все же было в нем нечто такое, что не укладывалось в привычные рамки, и я не раз чувствовал: обвинение радо поскорее отделаться от него. Может быть, Кент выглядел слишком прямым и бесчувственным формалистом. Когда под трибунал попадает кто-либо из своих, армейских, к обвиняемому всегда испытываешь неизъяснимую симпатию или по крайней мере жалость. А Кент из той породы, которая различает только белое и черное, не признает полутонов, и любой, кто нарушил закон в Форт-Хадли, нанес личное оскорбление полковнику Кенту. Однажды я видел, как он улыбался, когда молодой новобранец, спаливший спьяну заброшенную казарму, получил десять лет за поджог. Но закон есть закон, как ни крути, и такая личность, как Уильям Кент, нашел свою нишу в жизни. Вот почему я был несколько удивлен, когда увидел, что он потрясен происшедшим.

— Вы проинформировали генерала Кемпбелла?

— Нет.

— Пожалуй, вам следует немедленно поехать к нему.

Он неохотно кивнул. Вид у него был расстроенный, из чего я заключил, что он сам побывал на месте преступления.

— Генерал намылит вам шею за то, что не известили его вовремя, — сказал я.

— Я не был убежден, что жертву опознали, пока сам не увидел тело, — объяснил полковник. — Я хочу сказать, что у меня не хватало духу доложить генералу о его дочери...

— Кто первым опознал потерпевшую?

— Сержант Сент-Джон. Он и нашел тело.

— Он знал ее?

— Они оба были на дежурстве.

— Думаю, он не ошибается. А вы знали капитана Кемпбелл, полковник?

— Конечно. Это она.

— Не говоря уже о личных знаках и нашивке с именем на форме.

— Да, но форма, как и все остальное, исчезла.

— Как исчезла?

— Не знаю, кому это понадобилось... форма и...

Ты пытаешься объяснить такие вещи или перебираешь происшествия, запавшие в памяти, и вот, услышав показания и увидев труп, спрашиваешь себя: «Что-то тут не то, но что?» Я спросил Кента:

— А белье?

— Что? А-а... Белье оставлено, — ответил он и добавил: — Обычно убийца берет белье, вы ведь знаете... Странно, очень странно.

— Вы подозреваете сержанта Сент-Джона?

Полковник Кент пожал плечами.

— Это ваша работа — узнать.

— Сент-Джон, святой Джон... Поверим имени и пока не будем вешать собак на сержанта.

Я огляделся: брошенные казармы, штабной дом, столовая, площадки для ротных построений, заросшие сорной травой. И в серовато-розовом свете зари мне вдруг привиделись молодые ребята, выстраивающиеся на перекличку. Как сейчас помню, каким усталым, холодным и голодным чувствовал я себя до утренней жратвы. Помню, как нам было страшно, потому что мы знали, что девяносто процентов стоявших в шеренге отправятся во Вьетнам, и знали, что потери на передовых такие, что ни один спорщик в Мидленде не поставит больше двух к одному, что ты вернешься целым и невредимым.

— Там стояла моя рота, — сказал я полковнику Кенту. — Рота «Дельта».

— Не знал, что вы были в пехоте.

— Сто лет назад. До того, как стал сыщиком. А вы?

— Всю жизнь в военной полиции. Был и во Вьетнаме, повидал всякого. Был в нашем посольстве, когда его штурмовали вьетконговцы. В шестьдесят восьмом это было, в январе... Одного я застрелил, — добавил он.

Я понимающе кивнул.

— Иногда я думаю, что в пехоте все-таки лучше. Там все свои, а свои — все хорошие ребята.

— Но и плохие везде есть! — возразил полковник. — Потому что армия есть армия и приказ есть приказ.

— Да.

В этих словах — самая суть мозгового механизма военных. Не наше собачье дело обсуждать приказ, а за невыполнение его семь шкур спустят. Это годится в бою и в условиях, приближенных к боевым, но не в УРП. Там ты не должен прислушиваться к начальству, дабы не нарушать приказ, ты должен думать сам и, самое главное, добиваться истины. Это не всегда по душе нашим воякам, которые считают армию одной большой семьей, где еще хотят верить, что «все братишки, молодцы, а сестренки — девушки».