Алексей Костарев - Кошки-мышки

— Я — Кэт, — не придумав ничего лучшего, Катя ограничилась сокращённым английским вариантом своего имени.

— Радистка? — губы служителя Сатаны тронула кривая усмешка. Его взгляд, цепкий, оценивающий, скользнул по Кате, и она, почти физически ощутив на себе этот взгляд — не враждебный, но настороженный, не сальный, но словно забирающийся к ней под одежду и дальше, в глубину её мыслей и устремлений, — поняла, что вся её «легенда» стоит в шаге от немедленного и окончательно крушения.

— И зачем ты, Кэт, сюда пришла?

— Ты — Мастер? — спросила Катя, подавив в себе невольную дрожь.

— Допустим. Каждый в чём-то мастер, — ответил он. Каннибал предупреждал Катю о любви Мастера к софистике и жонглированию понятиями, и эти его слова стали для неё подтверждением того, что она видит перед собой одного из двух руководителей местной Церкви Сатаны.

— Я пришла служить злу! — неожиданно для себя самой выпалила Катя свою «домашнюю заготовку».

— Я, девочка, психиатром работаю только по пятницам, — засмеялся Мастер. — Какому же злу ты пришла служить?

— Дьяволу! — сказала она, чувствуя себя так, будто земля уходит из-под её ног, и она летит с ускорением свободного падения в бездонную пропасть.

Мастер выдержал паузу, снова просканировав Катю взглядом.

— Заходи, — отрывисто бросил он и скрылся в дверном проёме. «Сработало!» — возликовала Катя, входя в тёмные сени.

Следующая, внутренняя дверь вела из сеней в комнату площадью квадратов в восемнадцать, с оштукатуренными стенами, двумя окнами и печкой. Катя испытала лёгкое разочарование, не увидев в комнате обязательных, как она полагала, для тёмного культа вещей — жаровни, алтаря, человеческого черепа и чёрной свечи. Свеча, стоявшая на столе, была обыкновенной, хозяйственной, и использовалась, вероятно, в самых прозаических случаях — в случаях отключения электроэнергии. Находившаяся рядом со свечой початая бутылка портвейна тоже никак не подпадала под разряд ритуальных предметов.

Одну из стен украшало весьма профессионально выполненное изображение восседающего на пьедестале крылатого козла. На пьедестале шрифтом, стилизованным под готический, было написано «Бафомет». Надпись, надо полагать, служила тому, чтобы Мастеровские посетители, начинающие адепты дьяволопоклонничества, не спутали этого Бафомета с каким-нибудь другим ангелом ада. Ниже виднелось раздавленное пьедесталом, перевёрнутое вверх тормашками слово «Адонаи».

Другую стену полностью занимали книжные полки. Катя успела мельком взглянуть на корешки книг. Подбор литературы показался ей странным. Пресловутый мистер Кроули соседствовал одним боком с «Практической магией» господина Папюса, другим — с томиком Густава Майринка. Тут же стояли книги с интригующими названиями «Трон Люцифера» и «История сношений человека с дьяволом», а рядом с ними мирно уживались фантасты-классики — Желязны, Брэдбери и Шекли. Впечатление эклектики ещё более усиливали несколько томов Достоевского, переводы Уильяма Блейка и Эдгара По, а также с полдюжины книжек про Джеймса Бонда. Между описаниями похождений «агента 007» Катя с удивлением заметила Библию, поставленную, почему-то, «вниз головой».

— Садись, — Мастер указал Кате на диван, приходившийся её собственному если не единокровным братом, то, без сомнения, близким родственником. Сам жрец Нечистого уселся в далеко не вольтеровское кресло и взял со стола бутылку с портвейном.

— На? — отхлебнув из горлышка, протянул он бутылку Кате. Катя не очень любила портвейн, но, всё же, сделала глоток — из опасения, что отказ будет расценен как свидетельство её непригодности к служению Сатане.

— Кто тебе сказал, что Сатана — это зло? Поп или дурак? — спросил Мастер, лениво откинувшись в кресле. — Сатана — это Свет и Радость. Само имя его — Люцифер — означает «Несущий Свет».

В недоумении Катя уставилась на Мастера. Если бы она не пролистывала «ознакомительную литературу» «по диагонали», а вчиталась подробнее, то смогла бы уловить в этом, кажущемся парадоксальным заявлении, отголоски довольно распространённых учений.

— Ты думаешь, он против Бога восстал? — задал Мастер очередной риторический вопрос. — Да против какого Бога? Адонаи, — он ткнул пальцем в картинку на стене, — лишь название безмозглого начала мироздания, вроде энтропии навыворот, запретившего в мире Радость. Вот против чего восстал Сатана — против запрета на Радость в мире!

Растерявшись, Катя, едва не ляпнула в ответ первую, подвернувшуюся на язык банальность, но вовремя спохватилась, заметив, что Мастер вовсе не ждёт ответа. Он явно предпочитал видеть в ней не собеседницу, а лишь озадаченную слушательницу, разинув рот внимающую его сентенциям.