Андерс Рослунд - Три секунды

— Мне надо знать, кто изменил запись в базе данных по преступлениям. Можете посмотреть?

— Посмотреть-то могу. Но это в ведении Управления судопроизводства. Поговорите с их техподдержкой.

— А если я спрошу у вас? Сейчас?

Молодой голос открыл новую банку.

— Дайте мне пять минут.

Четыре минуты сорок пять секунд спустя Гренс улыбнулся в телефон:

— Ну что там?

— Ничего странного. Изменения внесены с одного из компьютеров Управления судопроизводства.

— Кто их внес?

— Человек, имеющий соответствующие полномочия. Некая Ульрика Даниэльссон. Вам нужен ее номер?

Гренс опять принялся бродить по кабинету. Допил холодный кофе, затаившийся на донышке пластмассового стаканчика.

Во время следующего разговора Гренс стоял.

— Ульрика Даниэльссон.

— Гренс, городская полиция Стокгольма.

— Да?

— Я звоню в связи с одним расследованием. Номер 721018–0010. Приговор, которому почти десять лет.

— Да?

— Если верить базе данных по уголовным преступлениям, в нее недавно внесли изменения. Ровно восемнадцать дней назад.

— Да?

— И внесли их вы. — Гренс слышал ее дыхание. — Я хочу знать — почему.

Она нервничала, Гренс был в этом уверен. Слишком длинные паузы, слишком глубокое дыхание.

— Я не могу говорить об этом.

— Не можете?

— По соображениям секретности.

— Какая еще, на хрен, секретность?

— Я больше ничего не скажу.

Гренс не стал кричать. Он понизил голос, иногда это оказывалось эффективнее.

— Я хочу знать, почему вы изменили запись. И что именно вы изменили.

— Я сказала вам все, что могла сказать.

— Послушайте, Ульрика… кстати, я могу называть вас Ульрикой? — Гренс не стал дожидаться ответа. — Ульрика, я комиссар уголовной полиции. Я расследую убийство. А вы работаете в Управлении судопроизводства. На секретность вы можете ссылаться, если хотите что-то скрыть от журналистов. Но не от меня.

— Я…

— Отвечайте мне сейчас. Или, Ульрика, я появлюсь у вас через пару суток. Столько времени мне понадобится, чтобы добыть судебный ордер.

Вдох-выдох, глубоко. Женщина больше не пыталась сдерживать дыхание.

— Вильсон.

— Вильсон?

— Ваш коллега. Поговорите с ним.

Чувство больше не было просто чувством.

Теперь Гренс точно знал: в этом деле что-то не так.

Он лежал на коричневом вельветовом диване. Прошло полчаса; комиссар честно старался, он закрывал глаза и расслаблял мышцы, но сна не было ни в одном глазу. И тогда он начал.

Я не понимаю.

Заключенный снова встал у него перед глазами — как тогда, в окне мастерской.

Почему ты хотел умереть?

Лицо в профиль.

Если ты мог слышать нас (а Стернер в этом уверен), если то, что мы нашли на башне и что лежит в меня на столе, — работающий приемник, то почему, черт тебя возьми, ты дважды дал себе отсрочку, а на третий раз все-таки решил встретить свою смерть?

Все это время Хоффманн точно знал, что его видят.

Ты все решил, но тебе не хватало духу?

Тогда откуда у тебя взялось мужество не отступить и умереть?

И почему ты для верности устроил так, чтобы после выстрела тебя разорвало на куски?

— Спишь?

В дверь постучали, и в кабинет просунулась голова Херманссон.

— Да не особенно.

Гренс поднялся. Он обрадовался Мариане, он часто радовался ее приходу. Мариана присела рядом с ним на диван, с папкой в руках.

— Я закончила собирать материал по убийству на Вестманнагатан. И уверена, что прокурор не сочтет это убийство делом первостепенной важности. Так что все, следствию конец.

Гренс вздохнул:

— Это все… дьявольски странно. Если мы отступимся… это будет мое третье нераскрытое дело с тех пор, как я работаю в полиции.

— Третье?

— Одно — в начале восьмидесятых. Труп изрубили на части. Его нашли неподалеку от Кастельхольмена какие-то рыбаки, они проверяли сети. Одно — всего две зимы назад. Женщина заблудилась в системе подземных ходов под больницей. Ее нашли с лицом объеденным крысами. — Он легонько хлопнул ладонью по папке. — Сдал я, что ли? Или это жизнь стала такой сложной?

Херманссон смотрела на шефа улыбаясь.

— Эверт!

— Что?

— Сколько времени ты здесь работаешь? Точно?

— Ты же знаешь.

— Сколько?

— Ну… когда я начал, ты еще не родилась. Тридцать пять лет.

— И сколько убийств ты расследовал?

— Тебе точное число?

— Да.

— Двести тринадцать.

— Двести тринадцать?

— Вместе с этим.

Она снова улыбнулась.