Андерс Рослунд - Три секунды

Убить.

— Цель?

— Отдельно стоящий мужчина. Синяя куртка.

— Расстояние?

— Тысяча пятьсот три метра.

У него осталось не так много времени.

Херманссон вырулила с подъездной дорожки тюрьмы и поехала по левой стороне дороги, ведущей к поселку Аспсос.

— Ветер?

— Семь метров в секунду, справа.

Она прибавила скорость и одновременно — громкость рации.

— Температура воздуха?

— Восемнадцать градусов.

Оскарссон только что сказал… Эверт… он должен узнать, прежде чем снайпер выстрелит.

Я никогда не стрелял в человека.

Я никогда никому не приказывал выстрелить в человека.

Тридцать пять лет в полиции. Через минуту… меньше чем через минуту.

— Гренс, прием.

Стернер.

— Слушаю, прием.

— Заложник… его сейчас не видно… его как будто замотали во что-то вроде ковра.

— И что?

Гренс ждал.

— По-моему… ковер… Гренс, все выглядит очень странно…

Гренса затрясло.

Решения принимают не они, по эту сторону тюремной стены, а террорист, это он перешел границу, это он провоцирует их, вынуждает действовать.

— Дальше!

— …по-моему, он готовит… показательное убийство.

Ты работал там всю жизнь.

Ты постарел. Ты — самый слабый. Выбор пал на тебя.

Ты не погибнешь.

— Стреляйте.

Он не спускал глаз с башни и людей на балконе. Он старался стоять в профиль, заложник — рядом, чан с соляркой — рядом. Голоса звучали отчетливо, и расслышать команду было просто.

— Стреляйте.

Тысяча пятьсот три метра.

Три секунды.

Он расслышал щелчок.

Поколебался.

Отступил в сторону.

Выстрел.

Смерть.

Они ждали.

— Жду. Объект не виден.

Хоффманн стоял там, голова чуть склонена, лицо в профиль, его было хорошо видно. Легко попасть. И вдруг он переместился. Хватило одного-единственного шага. Гренс Шумно сопел, не замечая этого; приложил руку к щеке — щека горела.

— Объект снова в поле зрения. Четко виден. Ожидаю второго приказа.

Хоффманн вернулся, снова стоял там.

Еще раз.

Новое решение.

Он не хотел, не в состоянии был принять его.

— Стреляйте.

Пит услышал щелчок. Это оружие сняли с предохранителя. Он отступил тогда.

Теперь он стоял на видном месте. В центре окна.

Первый щелчок. Пит стоял на месте.

Следующий.

Второй щелчок.

Это палец лег на спусковой крючок.

Тысяча пятьсот три метра. Три секунды.

Он отступил.

Одно-единственное мгновение.

Оно растянулось. Пустое, молчаливое, нестерпимо долгое.

Гренс знал о таких мгновениях все — как они гонятся за тобой, набрасываются и никогда, никогда не отпускают.

— Жду. Объект не виден.

Хоффманн снова отступил.

Гренс сглотнул.

Хоффманн должен умереть и как будто знает об этом. Одно-единственное мгновение — и он воспользовался им, он снова куда-то делся.

— Объект снова в поле зрения. Четко виден. Ожидаю третьего приказа.

Хоффманн вернулся.

Гренс нащупал висевшие на шее наушники, схватил, надел на голову.

Повернулся к Свену, пытаясь увидеть обращенное в сторону лицо.

— Повторяю. Объект четко виден. Ожидаю третьего приказа. Прием.

Решение принимать ему. Только ему.

Гренс глубоко вздохнул.

Поискал на рации кнопку передачи, коснулся ее кончиком пальца, нажал, сильно.

— Стреляйте.

Пит в третий раз услышал команду.

Когда раздался щелчок и оружие сняли с предохранителя, он стоял неподвижно.

Когда раздался щелчок и палец лег на спусковой крючок, он стоял неподвижно.

Какое странное чувство — знать, что пуля уже летит, что ему осталось всего три секунды.

Взрыв заглушил звук, свет, дыхание, где-то рядом как будто сдетонировала бомба.

Мариана резко нажала на тормоза, машину занесло, потащило в кювет. Мариана сняла ногу с педали, снова нажала, справилась с управлением, остановила машину и вылезла. Она была так взбудоражена, что не успела испугаться.

Мариане Херманссон оставалось всего метров двести до Аспсосской церкви.

Мариана повернулась к тюрьме.

Ослепительная вспышка.

Потом густой черный дым повалил из большой дыры, в которую превратилось окно на фасаде тюремной мастерской.

Наверное, ночь была темной, как всегда в конце мая.

Вокруг ждали дома, деревья, луга, размытые контуры. Они скоро проступят — медленно приближался рассвет.

Эверт Гренс вел машину по пустому шоссе. Он успел уехать на пару миль к северу от Стокгольма. Почти полдороги. Тело было напряжено, каждый сустав, каждый мускул еще болел от адреналина, хотя после выстрела, взрыва и гибели людей прошло уже двенадцать часов. Гренс даже не пытался поспать — он, конечно, прилег на свой диван, послушал молчаливый полицейский участок, но лежал с открытыми глазами. Мозг не желал отключаться. Гренс хотел вернуться к заплутавшим где-то мыслям об Анни и кладбище, представил себе место, где она покоится, — место, где комиссар еще не был, но куда обязательно поедет. В такую же ночь восемнадцать месяцев назад он хотел поговорить с ней, такие ночи он переживал только благодаря ей. Комиссар звонил в лечебницу, его не соединяли, он орал на дежурных санитарок; те в конце концов будили Анни и протягивали ей трубку; Гренс слушал ее дыхание и разные тихие звуки, свойственные только ей, и постепенно обретал покой, рассказывая ей что-нибудь, и она была рядом с ним. Когда ее не стало, Гренс перестал звонить. Теперь он садился в машину и отправлялся в Ердет, к мосту Лидингёбрун, к лечебнице, красиво раскинувшейся на престижном острове. Он сидел в машине, припаркованной под ее окном, смотрел на окно, потом вылезал из машины и шел вокруг лечебницы.