Жан-Марк Сувира - И унесет тебя ветер

Мистраль слушал то же самое и тоже прибавил громкость. После длинного инструментального вступления салон автомобиля заполнил голос Дона Хенли: «On a dark desert highway, cool wind in my hair»…

Клара у себя в машине радио не слушала. Она ехала следом за мужем и озабоченно размышляла. Кончилось тем, что она набрала на мобильнике номер справочной службы. Откликнулся женский голос.

— Добрый вечер. Будьте любезны, я хотела бы знать телефон Жака Тевено, парижского психиатра.

— Вы хотели бы с ним сейчас связаться? — спросила оператор.

— Нет-нет, сейчас уже поздно, только номер, пожалуйста.

— Вам пришлют эсэмэс. Всего доброго, мадам.

1983 год, Март.

Мне исполнилось восемнадцать. Я теперь совершеннолетний. Знакомые пацаны, отморозки покруче моего, поздравили меня с днем рождения и подарили мопед, а сами ржут. Не сказали, что этот мопед вынули из-под какого-то мужика на светофоре. Ну, недели через две меня стопорят полицаи — и звиздец, мопед краденый. Повели в участок. Шеф говорит мне: «Это не кража, а грабеж, потянет дороже». А я чего? Я тут вообще ни при делах. Один пацан из тех, что брали мопед, как раз был в участке, так он меня узнавать не стал, не дурак же. Я полицаям говорю, что железяку свою купил. Они не поверили. И правильно не поверили, только я стою на своем: купил, дескать, у каких-то парней, а у кого не знаю.

Судили меня за хранение краденого, а вместо срока дали замечание о несоблюдении закона. От этих слов ты по идее должен обосраться, а они пустые. Судьи только лупят на тебя глаза, грозят пальчиком и важно так говорят: «Имейте в виду, на этот раз вам повезло, потому что вы не были судимы, но в другой раз вам с рук так просто не сойдет! Помните: вы теперь совершеннолетний!» А я делаю вид, будто весь дрожу от страха. Поклялся, конечно, что буду вести себя хорошо, под конец говорю: «Спасибо большое, господин судья, за вашу доброту, вы мне очень помогли». А сам думаю: «Засыпаться больше не надо, а вещички как тырили, так и будем тырить». Да я больше ничего и не умею, ничем другим не занимаюсь.

Короче, месяца не прошло, как случилась вся эта херня, только я тогда этого, конечно, не знал.

Потом мы с корешами пили теплое пиво из горла. После третьей бутылки у меня голова закружилась. А круче всего было, когда мы добыли дурь. Я знал, что это такое, но раньше не курил. Теперь познакомился. Нахрен такой опыт: я блевал — чуть не помер.

Апрель.

Прошел месяц. Я привык, курю каждый день то два, то три чинарика. Лучше всего вечером — взять пивка и сесть с друганами отмороженными, что целый день болтаются без дела и приносят дурь. Оказывается, и голова от этого меньше болит, а мать меня к врачу не ведет: «Ни к чему это». Я накурюсь, выпью пива и ложусь спать. Мать часто у себя с мужиком — я зажигаю свет, грохочу, мне на них насрать. Она вместо двери повесила у себя в комнате занавеску — со смеху помрешь. Утром потом, если я ее вижу, начинается ор. Я ее слушаю и зеваю, а кончается обычно плохо: либо она уходит, хлопнув дверью, либо я. Однажды она хотела мне врезать, я ей посмотрел в глаза — она руку и опустила.

Май — сентябрь.

Крейсерская скорость по дури — пять или шесть чинариков в день и немного пива. Это, конечно, бешеные «бабки», у меня не хватает, чтобы каждый день столько брать. Я кое-что придумал, как их добывать, но эти планы все быстро лопнули. Воровать в супермаркетах стремно, особенно когда там нет никого. На мою рожу охрана как мухи на мед слетается. Раз — и я уже в кольце, пальцем не могу шевельнуть. Я выхожу не оборачиваясь и показываю им средний палец. Был другой план, вроде работал, но и тут я прокололся. Пока мать с новым мужиком трахается, я заползаю в комнату и чищу его бумажник. Несколько раз сошло нормально. Потом слышу — мать орет: «Я не блядь, не брала я твоих „бабок“, козел! Сам ничего не можешь, только шаришь по всей комнате! Вали отсюда быстро!» Тот и свалил, но мать ко мне влетела как очумелая. Можно не рассказывать. Она все просекла. Тут уж я получил по полной — хлестала меня как могла. Я сам ей в ответ чуть не врезал.

Другой план продержался дольше, но тоже сгорел синим пламенем. Я стал «бомбить» тачки тех, кто к матери приезжал на ночь. Приемник, кассеты, всякая фигня из багажника — все годилось. А потом мужики стали говорить матери, что у нас улица неспокойная. В первый раз она не поверила, во второй удивилась, в третий уже меньше, в четвертый насторожилась, в пятый что-то просекла, в шестой меня застукала — и опять сорвалось. Перебор.