Александр Терехов - Натренированный на победу боец

– А вы их… – наклоняется к Заборову Старый.

– Не сыщешь. Эшелон – две тыщи морд. Железная дорога ждать не может. Паскудник, что меня ошеломил, – машина поехала с горки, – пальто бросил, очки его паскудные нашли – как опознать? Черноты и подавно – шесть вагонов. – Мы потащились в гору. – Сразу ни один не калякает по-русски. Ладно. Очистили – теперь вольно пановать. На сегодня пароль «Россия», отзыв «С нами Бог».

– Россия.

Нас пустили через площадь.

Навстречу в трепещущей плащ-палатке, упираясь в ветер лбом, ступал губернатор, следом – гурьбой офицеры, придерживая фуражки.

– Владею ситуацией. – Крепко жал руки нам одним. – Беда, беда. Листопад – облетело в один день! – Голос его плаксивел. – Листа махонького не осталось. Четвертое сентября! А рассчитывали: золотая осень, солнце позолотило клены. Почему? Вдомек ли вам ли. – Он растопырил ладони. – В этих руках – сколько. На-пряже-ние. Какое! – Пальцы торчали деревяшками. – Самочинно. Держусь я, а чем чревато? Вы ж не знаете – как это.

И вправду – облетело налысо, до страха. Деревья растягивались сырой черной сетью, мы крутили головами. Нигде. Нет листьев. На газонах выкашивали траву, лазали на карачках люди, светили фонари. Белили стволы. Листьев больше нет.

– Живей, – с балкона Ларионов. – Дождик!

Бросил Старого, завернул на бульвар – за лавками, меж деревьев копошились спины, красили ограды, чесали траву граблями, старую выдирали – согнутые, безглавые, насекомо шевелящиеся комки, ни единого слова, лишь вздыхала во тьме раздутая гривастая лошадь, впряженная в кузов, опускала морду, фонарь держал единственный разогнутый человек – Клинский, опирался спиной на дерево, светил в ветви над головой.

– Наконец-то! Не чаял видеть. – Кивнул на площадь. – Видели дурачка? С таким губернатором встречаем гостей!

– Это ведь дуб.

– Где? Это? Да, это дуб.

– И он облетел?

Клинский наморщился.

– Дуб, милый ты мой, не облетел. Дуб обстригли, чтоб это… Не подчеркивать эту… Короче, ради единообразия. Весь день та-ак… Котельные затопили – листья жгем. – Ободряюще похлопал меня. – Чуешь дымок? Пахнет походом! Так, а что за бабка?

– Товарищ подполковник, местная, живет по Мокроусова, три.

Старуха тащила матрас, перевязанный лентой, и вела малыша – я их прежде видел. На Клинского зыркнула сурово:

– Стоит. Тебя чего поставили – бабок гонять? Ты бумажку повесил: вывоз – чем ехать? Поездом? Как мне дите одевать?

Клинский онемел.

– Хоть ба знать, с матрасом? Што молчишь? Молчит… – Мазнула взглядом по мне. – Матрас взяла у сестры, надо его? Пойдем.

– Бабуська, – звенел внук. – А там можно будет ходить по южам?

Затопили, горячие батареи – на кухне потные окна, у медсестер под халатом – всего ничего. Среди палаты ломился стол.

– Наконец! – Витя вскочил, указал на свой погон: капитан! Хмельной. – Забирают от вас, прощаюсь!

Румяные кроличьи ломти, пироги с рыбой, пирожки с изюмом, соленая капуста, компот, крабы, яблочный пирог, груши, картошка, невеста расчищала мне место – в цветастой юбке до туфлей, собирая мне в тарелку, спрашивала глазами: да?

Да!

– И куда ж от нас?

– Полковник сказал, пока порученцем при штабе. Там хлопот: каждый день прибывают войска – какие силы! Скажу тост. Возьмите чай, что ль. Владимир Степаныч сказал, до конца работы не пьете. Спасибо! Я многому научился у вас. Я понял, почему вы… И дам вам понять!

– Благодарим, так вкусно… И нас простите, ежели обижали. Приятно было… Так вкусно и много, – отвлекся от лихорадочных жеваний, Старый, не надеясь на меня.

– Не обижали! Сейчас обидели… Сказали, что могли обидеть. Меня! Кушайте, закусывайте. Пойдем.

Невеста подсказала:

– Витя, ты же хотел. – Она мочила под краном комок бинтов.

– Да, я приглашаю вас всех. – Уставился на меня. – Будет свадьба!

– Нет, ты же еще хотел…

– Да! Есть же арбуз! В холодильнике. – Убежал.

– Иди сядь. – Она пригнула мне голову и опустила на рану мокрые бинты. – Щиплет?

Я ткнулся в ее живот, детски нахмурясь, – покой. Покойное волнение и сладость. Она оперлась мне на плечо, рука легла неспокойно, поглаживая. Ларионов подхватил чашку и выбрался в коридор – пыхтел и хлебал. Старый похрустывал, как мясорубка. Из форточки в дверь потек ветер – костерный запах, спокойная ночь, беззвучие, нет людей, остужая лица, выспимся.

– Щиплет?

– Несешь арбуз? – крикнул Ларионов.

Поломалось.

– День прочь. – Архитектор пришел за мной на балкон, убирали посуду, еще нянечки меняли белье, стих ветер, словно все сделал. – Как?