Энн Райс - Царица проклятых

Что касается Великого Семейства – вряд ли кто-то из них подумает, что это больше чем вымысел с двумя-тремя правдивыми штрихами, да и то если вообще кто-нибудь когда-нибудь наткнется на эту книгу.

Именно так все думали об «Интервью с вампиром» и о моей автобиографии, то же самое будет и с «Царицей Проклятых».

Так и должно быть. Теперь даже я с этим согласен. Маарет была права. Для нас нет места, как нет места для Бога или Дьявола, сверхъестественное должно стать метафорой – будь то месса в соборе святого Патрика, Фауст, продающий в опере душу, или рок-звезда, притворяющаяся Вампиром Лестатом.

Никто не знал, куда Маарет забрала Мекаре. Может быть, этого не знал даже Эрик, хотя он ушел вместе с ними, пообещав встретить Джесс в Рангуне.

Перед уходом из дома в Сономе Маарет изумила меня, тихо прошептав:

– Ничего не перепутай, когда будешь рассказывать «Легенду о близнецах».

Это было разрешение, не правда ли? Или космическое безразличие. Точно не знаю. Я никому ничего не говорил о книге, я всего лишь мрачно обдумывал ее в те долгие болезненные часы, когда мог мыслить только категориями глав, последовательности, географической карты загадок, хроники соблазнов и мучений.

В тот последний вечер, когда Маарет нашла меня в лесу, она выглядела вполне обычно, но вместе с тем таинственно – вся в черном и по-современному накрашена, как она называла свой мастерски наложенный грим, превращавший ее в пленительную смертную женщину, встречавшую на своем пути в реальном мире лишь восхищенные взгляды. Какая у нее узкая талия, какие длинные пальцы, еще более грациозные благодаря облегающим черным лайковым перчаткам. Она старалась не наступать на папоротник и нежные побеги, когда могла столкнуть с дороги даже деревья.

Они с Джессикой и Габриэль побывали в Сан-Франциско, прошлись мимо весело освещенных домов, по узким чистым тротуарам, там, где живут люди, сказала она. Как свежо звучала ее речь, ей не приходилось делать усилия, чтобы говорить на современный манер, – это была уже совсем не та принадлежащая вечности женщина, которую я впервые увидел в комнате на вершине горы.

И почему я опять один, спросила она, почему сижу у ручья, текущего сквозь чащобу? Почему бы мне не поговорить с остальными, хоть немного? Знаю ли я, как они осторожны, как хотят меня защитить?

Они до сих пор задают мне эти вопросы.

Даже Габриэль, которая редко берет на себя труд задать вопрос и никогда не говорит слишком много. Они хотят знать, когда я приду в себя, когда я поговорю о том, что произошло, когда я перестану писать ночи напролет.

Маарет сказала, что мы в ближайшее время увидимся. Может быть, весной нам стоит приехать к ней в Бирму. Или же она как-нибудь вечером нанесет нам нежданный визит. Но суть в том, что нам больше нельзя уединяться, у нас есть способы связаться друг с другом, куда бы мы ни забрели.

Да, хотя бы в этом жизненно важном вопросе разногласий не возникло. Не спорила даже Габриэль, одиночка и скиталица.

Никто больше не хотел затеряться во времени.

А Мекаре? Увидим ли мы ее снова? Сядет ли она с нами за стол? Заговорит ли на языке жестов и знаков?

С той ужасной ночи я видел ее всего лишь раз. Это вышло совершенно неожиданно – в мягком фиолетовом предрассветном свете я выходил из леса, возвращаясь в дом.

По земле полз туман, рассеиваясь у папоротников и разбросанных то здесь, то там зимних диких цветов и бледным свечением поднимаясь по гигантским деревьям.

Из тумана показались близнецы, они спускались к устью ручья, чтобы продолжить путь по камням, они обнимали друг друга за талию, на Мекаре было длинное красивое шерстяное платье, такое же, как у сестры, ее сверкающие расчесанные волосы свободно падали на плечи и на грудь.

Кажется, Маарет что-то тихо говорила Мекаре на ухо. Именно Мекаре остановилась, чтобы бросить на меня взгляд огромных зеленых глаз, неподвижность ее лица на секунду приобрела устрашающий оттенок – и, словно палящий ветер, по сердцу пронеслась скорбь.

Я смотрел на нее, как в трансе, боль душила меня, иссушая легкие.

Не знаю, о чем я думал, знаю только, что боль казалась невыносимой. И что Маарет сделала легкий ласковый приветственный жест, означавший, что я должен следовать своей дорогой. Приближалось утро. Вокруг пробуждался лес. Ускользали драгоценные секунды. Моя боль ослабла, вырвалась на свободу, как стон, я отпустил ее и отвернулся.

Я бросил последний взгляд на две фигуры, направляющиеся на восток по серебряному устью журчащего ручья, окунувшиеся в ревущую музыку воды, неустанно катящейся по россыпи камней.