Энн Райс - Царица проклятых

Так, значит, она жива, подумал Хайман. Она жива! Но если это так, то живы и рыжеволосые сестры!

Хайман еще более внимательно и глубоко изучил мысли этого создания, но не смог мог уловить ничего, кроме яростного стремления защитить, спасти Джесс не только от Матери, но и от опасности, которая ее здесь ожидает, – ведь ей предстоит увидеть нечто такое, чего никто никогда не сможет объяснить.

И как же он ненавидел Мать, этот высокий блондин, всем своим обликом похожий на воина и священника одновременно. Он ненавидел Мать за то, что она нарушила безмятежный покой его печального вневременного существования; за то, что его исполненная грусти и в то же время великой нежности любовь к этой женщине, Джессике, обострила тревогу за самого себя. Ему тоже были известны масштабы бедствия: все вампиры, обитавшие на этом континенте, уничтожены, остались лишь немногие, и большинство из них собрались сейчас здесь, под этой крышей, но они даже не подозревают об уготованной им участи.

Известны ему были и сны о близнецах, но смысла их он не понимал. В конце концов, он никогда не знал о существовании двух рыжеволосых сестер – его жизнью управляла только одна рыжеволосая красавица. И снова Хайман увидел смутный образ Маарет: фарфоровая маска лица и смягчившийся усталый взгляд человеческих глаз: «Не спрашивай меня больше ни о чем, Миль. Но сделай то, о чем я прошу».

Тишина. Вампир внезапно почувствовал, что за ним наблюдают. Слегка тряхнув головой, он осмотрел зал, стараясь определить, кто именно вторгся в его мысли.

Как это часто бывает, причиной всему стало имя. Великан понял, что оно кому-то известно, что кто-то его узнал. И действительно, Хайман, вспомнив о Миле из книги Лестата, моментально догадался, кто перед ним. Конечно же это он – жрец друидов, заманивший Мариуса в священную рощу, где Тот, Кто Пьет Кровь, сделал его себе подобным и отправил в Египет на поиски Матери и Отца

Да, это тот самый Миль. И он крайне недоволен тем, что его узнали.

Вспыхнувший было в нем гнев потух, а вместе с ним исчезли и все мысли и эмоции. Прямо-таки головокружительная демонстрация силы, признал Хайман. Он расслабился. Но светловолосый великан не мог его найти. Он сумел обнаружить в толпе две дюжины белых лиц, но только не Хаймана.

Тем временем Джессика бесстрашно достигла своей цели. Низко пригнувшись, она проскользнула между мощными мотоциклистами, считавшими, что место перед сценой по праву принадлежит только им, и, выпрямившись, ухватилась за край деревянного помоста.

Сверкнул ее серебряный браслет. Видимо, он сыграл роль своего рода крошечного кинжала, пронзившего щит, закрывавший разум Миля, потому что на одно неуловимое мгновение его любовь и мысли полностью обнажились.

И этот тоже умрет, если не наберется мудрости, подумал Хайман. Несомненно, его обучала Маарет и, возможно, даже поделилась с ним своей могущественной кровью; но сердце и нрав его явно оставались необузданными.

Чуть позже в нескольких футах от Джесс в вихре красок и шума Хайман заметил еще одно заинтриговавшее его существо – намного моложе Миля, но по-своему почти столь же сильное, как и галл.

Хайман проник в его разум в поисках имени, но не обнаружил ничего, кроме пустоты, – ни единого проблеска индивидуальности. У него были прямые каштановые волосы и слишком большие для такого лица глаза; он умер совсем еще мальчиком. Но оказалось несложным выяснить его имя у стоявшего рядом Дэниела, его новообращенного птенца: Арман. А этот птенчик, Дэниел, умер совсем недавно – процесс взаимодействия крошечных молекул его тела с невидимыми атомами демона еще не завершился.

Арман сразу же привлек к себе внимание Хаймана. Конечно, это тот самый Арман, о котором писали и Луи, и Лестат, – бессмертный с внешностью мальчика. Это означало, что ему не больше пятисот лет, однако он превосходно маскировался. Он казался проницательным, хладнокровным, но лишенным чутья и вкуса – у него просто не было возможности их развить. Тем не менее он безошибочно определил, откуда за ним следят, и мягкий взгляд его огромных карих глаз мгновенно сосредоточился на далекой фигуре Хаймана.

– Не желаю зла ни тебе, ни твоему сыну, – прошептал Хайман, словно затем чтобы вслух сформулировать и проконтролировать мысли. – Я не друг Матери.

Арман услышал его слова, но оставил их без ответа. Как бы он ни ужаснулся при виде столь древнего существа, внешне он ничем не выдал своих эмоций. Создавалось впечатление, что он смотрел даже не на Хаймана, а на стену над головой, на смеющихся и вопящих юнцов, ровным потоком вливавшихся в двери балкона.