Элизабет Хейнс - Холодная песня прилива

Мама отыскала журналы в тот первый и единственный раз, когда наведалась в мастерскую, — через два месяца после похорон отца. Она сожгла журналы на заднем дворе вместе с досками, из которых папа собирался сколотить комод.

Наконец панели у меня были отмыты до блеска, каюта пропахла влажной сосной, пол я тоже подмела и вымыла и только тут заметила, как тихо сделалось на понтоне. Я рискнула выглянуть из рубки. На парковке оставались полицейские автомобили, но ворота были закрыты, и все прочие машины и люди оказались по ту сторону. Кэмерон выгнал журналистов. Понтон был пуст, как ни в чем не бывало, и потихоньку приподнимался с приливом. Если в иле прятались какие-то улики, теперь они потеряны.

Я воспользовалась случаем сбегать к цистерне для отходов и вылить туда содержимое унитаза, а также ведра́, которым я пользовалась ночью. Затем я вымыла и контейнер, и ведро и основательно отскребла душевую. Пакет с грязным бельем я отнесла в прачечную и сунула в машину, предоставив дело технике, а сама пошла принять горячий душ. Шланг хорошо послужил мне. Летом ничего лучшего и не пожелаешь, но стало холодать, и пришла пора заняться ванной. Скоро по вечерам будет темно, на верхнюю палубу вообще не высунешься.

Душ взбодрил меня, и, вернувшись внутрь, я решила заново приготовить кофе. После кофе наведалась к стиральной машине и переправила вещи в сушилку. С парковки меня окликнул стоявший на стремянке Кэмерон:

— Как ты?

— Вроде ничего, — ответила я. — Чинишь фонари?

— Ага. Кабель за что-то зацепился.

— Вот как?

Кэмерон спустился с лестницы и показал мне обрывок кабеля, который пришлось заменить. Как будто и вправду обмотался вокруг чего-то, весь перекрученный.

— Выходит, и записи с камер наблюдения нет? — угадала я.

Кэм покачал головой:

— С камерой все в порядке, от нее провод идет прямо в офис. Только свет вырубился, все остальное цело. Без света, само собой, на записи мало что разглядишь, но они вроде бы хотят попробовать.

Полицейские машины еще стояли на парковке — две штуки, но их пассажиры куда-то отлучились. На «Сувенире» и еще на двух-трех баржах зажегся свет. Солнце спряталось, ветер слегка усилился, из-за туч казалось, будто уже темно и скоро вечер.

Деревянные панели в каюте уже просохли, и я решила: если красить, так почему бы не сейчас? Я пошла в дальний конец коридора, откинула крышку люка. В трюме было темно и холодно. Куда-то подевался фонарь, который я обычно держала наготове у самого входа. С минуту я шарила в поисках, потом сообразила, что он так и остался на крыше каюты, где я уронила его ночью.

Я включила свет наверху, и его отблеска хватило, чтобы разыскать в пещере трюма банку с грунтовкой и кисточки в пластиковом пакете. Свет с палубы бил прямо в нос трюма, выделяя коробку в углу: МЕЛОЧИ ДЛЯ КУХНИ. В ту сторону я старалась не смотреть. Если не обращать внимания, глядишь, и вовсе забуду про нее. Однако стоило мне сгрузить краску на поднос и приняться за работу, как упорная мысль угнездилась в мозгу.

Надо избавиться от него. Избавиться от этого свертка. Дилану сто лет назад следовало его забрать. Недель пять-шесть, говорил он, максимум пару месяцев. Пять месяцев — право, уж чересчур. Здесь сверток оставлять нельзя. Если полицейские вздумают провести обыск по всем правилам, эту хрень найдут — и я окажусь по уши в дерьме. Я работала со страшной скоростью, огромными мазками швыряла краску на деревянную панель. Что-то пропускала, не прокрасив, а местами проходилась лишний раз.

В первую ночь на борту я лежала без сна в салоне — салон был тогда единственным годным для обитания местом — и перебирала все потайные уголки, все варианты. Требовалось супернадежное место, и притом рядом, чтобы я могла в любой момент проверить, все ли в порядке, убедиться, что никто не залез. Сухое местечко подальше от глаз, а то невзначай кто-нибудь наткнется. И я выбрала нос, самый дальний угол. Знать бы, как долго мне предстоит хранить этот сверток, я бы во время ремонта сделала заодно и тайник — пустое пространство за панелью, люк за обшивкой. Да что уж теперь говорить!

Иллюминатор превратился в черный круг, за ним — сплошная тьма. Лодка слегка, почти неуловимым движением покачивалась под ногами. Ветер нагонял волны с устья, а потом и дождь забарабанил по стеклу люка.

Покраска закончена. Халтура, конечно, но с утра я планировала нанести второй слой, на этот раз более добросовестно.

Я выключила радио. Тишина плотным одеялом окутала баржу, лишь негромко стучали капли дождя. В такую ночь на большой барже становится одиноко. Я промыла в раковине кисть и подумала, не пора ли приготовить поесть. Сделать нормальный ужин. Но аппетит так и не вернулся.