Марек Краевский - Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау

Свое воображение Анвальдт сравнивал с поворотной сценой в театре. Очень часто во время чтения перед глазами у него в исключительно реалистическом оформлении возникала описываемая картина. Так, совсем недавно он, читая дневник Густава Нахтигаля, [24] Нахтигаль Густав (1834–1885) — исследователь Африки, в 1869–1874 гг. исследовал нагорья Тибести и Вадаи, район озера Чад, в 1884 г. установил германский протекторат над Камеруном и Того. ощущал под ногами песок пустыни и носом чувствовал резкий запах, исходящий от верблюдов и проводников из племени тиббу. Но стоило ему оторвать взгляд от книги, и тут же опускался занавес, исчезали созданные воображением декорации. Когда же он возвращался к книге, все возникало вновь, на небе опять пылало солнце Сахары.

И сейчас он тоже видел то, о чем читал: парк и лучи солнца, сквозящие сквозь листву деревьев. Лучи преломлялись в кружевах платьев молодых матерей, рядом с которыми бегали маленькие девочки. Они заглядывали матерям в глаза, прижимались головками к их рукам. А рядом прогуливалась красивая девушка с полным отцом, который беззвучно проклинал мужчин, бросающих похотливые взгляды на его дочь. Анвальдт прикрыл глаза и улегся поудобней. Его взгляд на миг задержался на картине, висящей на стене, после чего он вернулся к чтению.

Теперь он видел сумрачный двор. Маленькая девочка упала с перекладины для выколачивания ковров и закричала: «Мама!» Подбежал отец и обнял малышку. От него исходил знакомый запах табака. Своим носовым платком он растирал слезы по лицу девочки.

В кухне раздался шум. Анвальдт выглянул. По подоконнику величественно шествовал черный кот. Успокоенный, Анвальдт вернулся к чтению.

Декорации, в которые он всматривался сейчас, были чуть-чуть смазаны. Мощные пятна жирной зелени заполняли картину. Лес. Листья деревьев свисали над головами двух маленьких существ, которые, держась за руки, брели по едва заметной тропинке. Существ болезненных, деформированных, кривеньких, напуганных темной зеленью леса, влажностью мхов, колючими прикосновениями трав. Но это не было воображением: Анвальдт вглядывался в картину, висящую над кроватью. Он прочел табличку на раме: «Хаим Сутин. [25] Сутин Хаим (1893–1943) — французский художник, родился в Российской империи, во Франции с 1911 г. Выгнанные дети».

Пылающей щекой он прижался к спинке кровати. Взглянул на часы. Было уже почти семь. Он заставил себя встать и прошел в ателье.

Леа Фридлендер очнулась после наркотической летаргии и лежала на тахте, широко раскинув ноги.

— Вы заплатили? — обратилась она к нему с деланой улыбкой.

Анвальдт достал из бумажника банкноту в двадцать марок. Леа потянулась, так что даже захрустели суставы. Потом несколько раз повернула голову вправо-влево и тихо охнула:

— Пожалуйста, уходите… — Она умоляюще смотрела на Анвальдта. Под глазами у нее чернели круги. — Я плохо чувствую себя…

Анвальдт застегнул рубашку, завязал галстук и надел пиджак. С минуту он стоял, обмахиваясь шляпой.

— Вы помните, о чем мы говорили и какие я вам задавал вопросы? От кого вы предостерегали меня?

— Не мучьте меня, пожалуйста! Приходите послезавтра в это же время…

Беспомощным жестом маленькой девочки Леа подтянула колени к подбородку, пытаясь справиться с сотрясавшими ее конвульсиями.

—. А если и послезавтра я ничего не узнаю? Где гарантия, что вы опять не напичкаете себя какой-нибудь дрянью?

— У вас нет другого выхода… — Неожиданно Леа рванулась к нему и приникла всем телом. — Послезавтра… послезавтра… умоляю вас…

(Знакомый запах табака, теплая рука мамы, выгнанные дети.) Их объятие отражалось в зеркальной стене ателье. Анвальдт видел свое лицо. Слезы, о которых он даже не догадывался, проложили две дорожки на его щеках, испачканных золой.

Шофер Мока Гейнц Штауб мягко затормозил на подъезде к Центральному вокзалу. Он повернулся и вопросительно посмотрел на шефа.

— Подождите минутку, Гейнц. Мы еще не выходим.

Мок достал из бумажника конверт, вытащил из него лист бумаги, исписанный мелким неровным почерком, в очередной раз внимательно перечитал его:

Дорогой господин Анвальдт!

Я хочу, чтобы сейчас, когда Вы начинаете свое расследование, у Вас была полная ясность насчет того, как протекало мое. Сообщаю Вам, что я никогда не верил в виновность Фридлендера. Не верило в нее и гестапо. Однако и мне, и гестапо был очень нужен Фридлендер-убийца. Мне обвинение еврея помогло в карьере, гестапо использовало его в своей пропаганде. Именно гестапо сделало из Фридлендера козла отпущения. Однако мне хотелось бы поспорить с Вашим утверждением: «Убийца — тот, кто сделал Фридлендера убийцей». Нет, за смертью баронессы стоит вовсе не гестапо. Разумеется, покойный гауптштурмфюрер СА Вальтер Пёнтек в полной мере использовал след, полученный от барона Вильгельма фон Кёпперлинга (у которого, кстати сказать, много друзей в гестапо), но было бы нелепо утверждать, будто тайная полиция совершила это преступление, чтобы уничтожить никому не ведомого торговца, а затем использовать это дело в пропагандистских целях. Гестапо скорей уж устроило бы какую-нибудь громкую провокацию, чтобы оправдать широкомасштабный еврейский погром. И в таком случае самой подходящей жертвой был бы какой-нибудь гитлеровский сановник, а не юная баронесса.