Александр Юдин - Золотой Лингам

Костромиров раздвинул гибкие ветви и вышел на небольшую прогалину, с трех сторон окруженную непроницаемой стеной ивовых зарослей. У кромки черной воды спиной к нему стояла сгорбленная фигура в коричневой солдатской плащ-палатке; неизвестный что-то отталкивал от берега длинным деревянным шестом. Обернувшись на шум, человек откинул капюшон, и Горислав с изумлением узнал сморщенное лицо бабки Люды.

– Вы?! – выдохнул Костромиров, опуская ружье. – Людмила Тихоновна! Что вы…

– Дознался, варнак! Хитер! То-то я гляжу, что он все за Лешкой шастает? Вынюхал, вражина! – Бабка Люда бросила шест и, подняв с земли последний шмат кровавого мяса, швырнула его в воду. – Ах ты, семя июдино…

Потом, обтерев ладони листвой, старуха Развоева внимательно оглядела из-под руки Горислава и неожиданно зашлась дробным старческим смешком:

– А ты поначалу небось на Лексея грешил, сердешный? Нет, милай, у Лешки для такого дела кишка тонка, зря на него Прасковья-то надеялась! Ох, зря! Мало на него надежи! Все мне, старухе, пришлось делать… Как они по утру-то сцепились, да Лешка по башке его шарахнул бутылкою, я уж было думала, сам он все дело справит, как нужно… Я ж ему чуть не кажный вечер нашептывала, как да что делать… да токмо он враз со страху домой побег, к девке своей крашеной… А что тому борову от эдакой пустяковины сделается? Он почесался токмо… Вот и пришлось самой дело-то заканчивать!

– Так это вы зарезали Скорнякова? – почему-то понизив голос, спросил Костромиров.

– А то кто же? – ответила старуха, вытащив из-за голенища высокого кирзового сапога охотничий нож с широким прямым лезвием. – Вот этим самым ножом… ровно хряка. Ну, дак не впервой, чай… Лексею-то помстилось, будто сам он чернявого своего как-то порешил. За каменку упрятать его надумал, с перепугу. Ну, да и я, что греха таить, нашептала ему кой-чего… самой-то не дотащить мне было бугая такого до пруду… вот и пришлось травками заветными потчевать да нашептывать…

– Что нашептывать? – непонимающе спросил Горислав.

– А то, милок, не твово ума дело! – отрезала бабка Люда. – Тебе того знать без надобности. Ты, вона, и эдак шустрый больно! – с этими словами старуха нагнулась и подхватила лежавший у ее ног окровавленный топор. – Ну, да мы с Анчипушкой тебя живо…

Что – «живо», старуха не договорила, потому что в тот же миг с резким коротким замахом, будто заправский индеец-чероки, метнула в Костромирова топор.

Мышцы Горислава среагировали быстрее, чем разум, – он мгновенно пригнулся и ушел в сторону – но при этом, так же машинально, пальцы его сжали оба курка двустволки, и утреннюю тишину расколол грохот выстрела.

Людмила Тихоновна выронила нож, отступила несколько шагов назад, удивленно посмотрела на Костромирова, перевела взгляд на разорванную в клочья плащ-палатку на своей груди и с глухим плеском упала навзничь в темную, слегка подкрашенную зеленым и алым воду.

Костромиров медленно поднялся с земли и в тот же миг услышал странный шорох зарослей рогоза справа. При полном безветрии толстые стебли растений заколыхались, раздвинулись, и нечто невидимое, разметывая в стороны ряску и тугие плети кубышки, выплыло и замерло под зеленым покровом недалеко от берега…

Резко крутанув баранку, Костромиров лихо вырулил с деревенской улицы, и уазик ходко побежал вперед, то и дело подскакивая на колдобинах и выбоинах грунтовки.

Рузанов молча трясся рядом с другом, прижимая к груди завернутую в плотную рогожу доску со старой картиной. Горислав то и дело внимательно поглядывал на него и в задумчивости качал головой. Его смущало, что перед отъездом он не удосужился заглянуть в сарай и самолично убедиться в отсутствие Татьяниного голубого «мицубиси». Казалось бы, и надобности в этом никакой не было, а вот же, отчего-то тревожно на душе, смутно…

– Так ты говоришь, она прямо перед моим приходом уехала? – в который раз озабоченно переспросил он Алексея.

– Да. Сказал же – я ее только в чувство хотел привести, по щекам легонько похлопал, а она – визжать… «Гадина! – кричит… – Я тебя, гадину, видеть не могу! Ты во всем, сволочь такая, виноват!» А в чем я виноват?.. Ну а после – вещи похватала, села за руль и укатила…

– Ну-ну, – только и ответил Костромиров и вновь сокрушенно покачал головой.

Дребезжа и постанывая всеми сочленениями, катился видавший виды «козел» по проселочной дороге, промеж заросших молодыми березками бывших колхозных полей; поднимающиеся за его колесами клубы желтой дорожной пыли плотной завесой скрывали очертания оставленной позади деревни. Только на самом краю ее, в небольшом просвете между деревьями, отчетливо было видно яркое, почти бездымное зарево: огонь уже лизал крышу старого дома, искрящимися змейками вырывался из печной трубы, с легким треском пробегал по столетним серебряным бревнам; скоро он перекинется на ближайшие дворовые постройки, примется курчавить листву древних лип, прокрадется по подсохшей траве к вросшему в землю срубу старой бани… туда, где в черной стоячей воде глубокой огородной ямы, у самого дна чуть покачивается тело молодой женщины с тяжелым каменным жерновом, крепко привязанным к ее шее кожаным ремешком от нательного крестика.