Андрей Измайлов - Трюкач

Вряд ли. Инициатива наказуема. Все же Кабан из самосохранения будет блюсти имидж криминального репортера, который и с этими – вась-вась, и с теми – вась-вась, и сам по себе независимый. Спросят – скажет (этот? этот скажет! все херня, кроме пчел! а что такого?!). Не спросят – промолчит, пока не спросят. Иначе попадет в зависимость, и еще какую!

Ладно! Все! С Кабаном – все. Он, Кабан, так и так не поймет, какую… свинью… подложил собственной персоной. Или будет изображать, что не понял. А что такого?! Все, Кабан, все. Ни видеть, ни слышать, ни думать.

Ни о чем – до завтра.

Легко сказать! Поди попробуй!

Купить, что ли, «мерзавчика» все-таки?! За помин души Гургена Джамаловича Мерджаняна. Если бы он, Гурген, не полетел в Баку… Если бы Гурген остался в Питере…

И что? Остался бы, а «серьезные люди» по наводке бравого Кабанова заявились бы к Гургену: ты друг Ломакина? он у тебя ничего не оставлял? мы посмотрим!… Реакция эмоционального Гургена предсказуема, ответная реакция «серьезных людей» и того предсказуемей.

Э-э, что теперь гадать!… Заводская? Точно заводская? Точно не «катанка»? Ну смотри, паренек! Если «катанка» – вернусь, ею же твой ларек оболью и подпалю! Понял?!

Не «катанка». Заводская. Он, загнав «вольво» назад в бокс, закрылся, шумными глотками опустошил «мерзавчика», откинул сиденье и полулег. Провалился в сон почти мгновенно. Натощак ведь, так и не поел ничего. Мы кушаем и запиваем, говорил Гурген. Они пьют и закусывают, говорил Гурген. Ломакин даже не закусил. Завтра, завтра…

Завтра он опустошит еще одного… м-мерзавчика. Завтра он закусит… удила. Завтра. В четверг. После дождичка. Снаружи шуршит. Это дождь. Весь день было душно. Очень душно. Назревало. Разразилось. После дождичка. Снаружи шуршит. Это дождь. Весь день было душно. Очень душно. Назревало. Разразилось. После дождичка в четверг. Черви выползают наружу. Час червей. Он прошел. Час бубны. Он миновал. Час крестов. Он вот он, на исходе. Который нынче час? Час пик? Да, надобно поторопиться – час пик. Иначе – час вины. Древние водку называли вином. Вот Ломакин и устроил себе небольшой час вины, час вина. За помин души друга Гургена.

А когда наступит час вины, Ломакину самому решать, кто виноват. Кабан… Слой… крошка Цахес… «Петр-первый»… анонимные бойцы… крутые крыши… он сам… Он сам и решит, сам и реш-ш-ш…

… ш-ш-ш…

… шур-шур-шур… это дождь… это четверг…

Эмоции эмоциями, но поутру их лучше оставить там, во сне. На то и сон, чтобы скинуть в него все эмоции. Утро мудреней. Без эмоций, Ломакин! В бизнесе их нет. В твоей работе их тоже нет. Отключись от эмоций и включись на имитациюэмоций, когда придет момент сыграть бурную эмоцию, а пока – не надо.

Он сознательно повторял про себя «эмоции-эмоции-эмоции», пока слово не потеряло всяческий смысл. Аутотренинг, если угодно. Слово потеряло смысл, работа обрела смысл.

Хотя со стороны кто бы глянул: бессмысленной работой поутру занимается Ломакин! что ему, делать больше нечего?!

Он не спеша, тихоходом проехался на «вольво» мимо оставленного вчера «жигуля» – за ночь почему-то не ободрали, бывает-бывает. Потом покрутил по улицам и выбрался на Невский, далее – до Московского вокзала (давненько, что называется, мы здесь не были!), далее, мимо вокзала, чуть-чуть по Старо- Невскому и – поворот на Суворовский проспект. Прямиком почти до Смольного. Но не до Смольного – свернуть влево, не доезжая. Ага, еще свернуть. Вот здесь, на богом заброшенной Тверской, и стопанемся, и припаркуемся – от громадины «Ауры плюс» по прямой метров пятьдесят, по закоулкам – все двести-триста. Ниче! Для Ломакина триста метров – не круг, прогуляется. Не сейчас. Потом. Рано пока! Семь утра.

Он пешочком прошел от Тверской назад к Суворовскому. Поймал «частника». Обратно, к площади Труда. Вышел. Прогулялся. До оставленного вчера «жигуля». Открыл без ключа. Сел за руль. Двинулся. Все туда же, к «Ауре плюс», но на сей раз тормознул не на задворках, а у парадного подъезда. Вот парадный подъезд. Торжественный день. Солоненко с каким-то испугом…

С каким-то не тем испугом. Не с ужасом живого, перед которым вдруг возникает мертвец, доподлинный мертвец… Нет. С мимолетным испугом, когда тебя внезапно окликают из-за спины и ты вздрагиваешь, оборачиваешься и с облегчением выдыхаешь: «Уф! Ну ты меня напуга-ал!».

Я убью его, может быть, в этот раз, подумал Ломакин дорогой. Мельком подумал, не как об окончательно решенном, но как о вполне вероятном. Весьма вероятном – что-что, но в магазин «вальтера» теперь-то Ломакин вогнал все пятнадцать патронов, что-что, но перед солоненковцами, когда и если возникнет форс-мажор, незаряженным пугачом лучше не размахивать, лучше зарядить – уж у солоненковцев- то не пугачи, если вспомнить «комнату Синей Бороды» на Большой Морской.