Томас Гиффорд - Ассасины

— Передумать?

— Ну да. Он поймет, что не стоит в одиночку искать убийцу. Ведь это просто безумие.

— Вы так считаете, монсеньер?

— У него никаких шансов. А вот очередной убийца вполне может воспользоваться своим шансом. Возможно, стоит позвонить ему и...

— Я все думаю...

— Лично я призадумался бы, если б кто-то ударил меня ножом в спину.

— Я все думаю, как это подействует на него. Ведь он очень упрямый человек. И решительный. Может, этот случай лишь укрепит его в намерениях?

— О Господи, надеюсь, что нет. Иначе он умрет и никогда не узнает, кто и почему убил его. Никогда не узнает, была ли вообще причина...

— А какие вообще бывают причины? Для убийства?

— К тому же в подобных обстоятельствах, — продолжил он, словно и не слышал ее вовсе, — он крайне необходим отцу. Он говорил мне, что вы пытались отговорить его от этой безумной идеи, поисков убийцы, оставить все это властям.

— Да, пыталась, только, как видите, ничего из этого не вышло.

Санданато беспомощно пожал плечами.

— Все же надеюсь, он передумает.

— Послушайте, власти Принстона и Нью-Йорка вовсе не собираются распутывать этот клубок. Ведь не сунутся же они в Церковь в поисках седого священника...

— Ну, если предположить, что убийцей был действительно священник, тогда...

— Да послушайте вы меня. Церковь этого никогда не допустит. Обставится со всех сторон баррикадами и не пропустит ни одного полицейского. И что последует дальше? Мы оба это знаем. Церковь начнет свое собственное расследование, и если зло обитает внутри Церкви, мы получим дело, в котором это зло будет вести расследование против самого себя.

Она откинулась на спинку стула и жадно отпила глоток ледяной минеральной воды. Над площадью дул прохладный осенний ветер.

— Вы рассуждаете цинично, а это вовсе ни к чему, — заметил он.

— О, неужели? Хотя да, понятно, сами вы оттуда и защищаете в первую очередь интересы Церкви. Какое, по-вашему, расследование они могут провести?

— Погодите секунду, сестра. Я просто даже в мыслях не допускаю, что настоящий священник из нашей Церкви мог стать убийцей...

— Но, возможно, это предположение верно. Тогда кто он, этот священник? Кто может знать о нем? От кого он получал указания? Или же он действовал самостоятельно, сам выбирал свои жертвы? Понимаю, все эти вопросы звучат ужасно...

— Вы сами не верите в то, что говорите, сестра! Здесь жертвой является Церковь, ведь убиты наши люди!

— А теперь вы скажете мне, что кардинала Д'Амбрицци вовсе не интересует случившееся.

— Поверьте, он сейчас очень занят. Сами понимаете, какие сложные теперь дни. Нам и без того скандалов хватает.

— Ах, — улыбнулась она. — Но ведь это новости уже не первой свежести.

Монсеньер откашлялся. Элизабет тут же догадалась, что последует дальше.

— К слову, о новостях. Надеюсь, вы не собираетесь писать об этом в своем журнале.

— Я же не могу притворяться, что Вэл жива, верно? Она одна из наших официальных героинь, монсеньер. — Сестра Элизабет заметила, как он нервно заерзал на белом металлическом стуле. — Но ведь я ничего не знаю. Так о чем же тогда буду писать? — Он тут же заметно расслабился. Ей нравилось играть с ним. — Кстати, у меня к вам вопрос. И это касается Вэл.

— Какой же именно?

— Что могла иметь в виду Вэл, когда говорила о смерти одного известного мирянина? Это я полагаю, что он был мирянином, никак не могу вспомнить имя. Но Вэл сказала: «Пятеро за год». Это что-нибудь вам говорит? Пять смертей? Каких именно смертей? Пятеро католиков? Кто они? Что она имела в виду?

— Представления не имею, сестра.

Ответ прозвучал слишком быстро. Санданато выпалил эту фразу не раздумывая. Подобное ей доводилось видеть и прежде. Он не хотел или боялся задуматься. Глаза словно затуманились, он больше не желал видеть, отказывался принимать ее в расчет, это ясно. Она женщина, а потому всегда будет аутсайдером, когда речь заходит о серьезных вещах, вещах, как-то связанных с Церковью.

У его святейшества Папы Каллистия IV иногда выдавались вполне благополучные утра. Поняв, что время его на исходе, он твердо вознамерился наслаждаться каждой отпущенной ему минутой жизни, насколько, разумеется, позволяли обстоятельства. Мало того, он старался успеть сделать как можно больше. В его распоряжении был всего час или два, до того как начинались боли в груди или голове. Тогда в ход шли таблетки, и они затуманивали разум. Время надо было беречь. Это утро выдалось вполне хорошим. Он вызвал к себе людей, которых хотел видеть, и стал ждать.