Тесс Герритсен - Ученик

Тогда мне придется рассказать вам про Мэйрид Донохью.

Я узнал ее имя гораздо позже, когда поделился с тетушкой своими ранними воспоминаниями, и она воскликнула: «О, Боже! Так ты, выходит, помнишь Мэйрид?» Да, конечно, я помню ее. Когда я вызываю в памяти воспоминания о первых месяцах своей жизни, то передо мной встает женское лицо — но не моей матери, а Мэйрид, склонившейся над колыбелью. Ее белая кожа с родинкой, которая черной мушкой выделяется на щеке. Зеленые глаза, которые одновременно прекрасны и холодны. И улыбка — я, младенец, смог увидеть в ней то, чего не замечали взрослые: в той улыбке была ненависть. Она ненавидит дом, в котором работает. Ненавидит запах подгузников. Ненавидит мои голодные крики, которые нарушают ее сон. Она ненавидит обстоятельства, которые привели ее в этот жаркий техасский город, совсем не похожий на ее родную Ирландию.

Но сильнее всего она ненавидит меня.

Я это знаю, потому что она демонстрирует свою ненависть самыми разными способами, но всегда исподтишка. Она никогда не оставляет следов своего коварства, нет, она слишком умна для этого. Ее ненависть выражается в злобном шепоте, тихом, словно шипение змеи, с которым она склоняется над моей кроваткой. Я не понимаю слов, но слышу скрытую в них угрозу, вижу ярость в ее прищуренных глазах. Она четко исполняет свои обязанности по уходу за ребенком: мой подгузник всегда свежий, а молоко в бутылочке теплое. Но я постоянно ощущаю тайные щипки, скручивание кожи, жжение спирта, вылитого на мою уретру. Естественно, я кричу от боли, но у меня никогда не остается ни синяков, ни шрамов. Просто я неспокойный ребенок, с неустойчивой психикой, как объясняет она родителям. Бедная труженица Мэйрид! Ей приходится иметь дело с этим горластым отродьем, пока моя мама отдает себя служению обществу. Мама, которая пахнет духами и норковым манто.

Вот что я помню. Ослепляющие вспышки боли, звук собственного крика и надо мной — белая шея Мэйрид, которая наклоняется ко мне, чтобы в очередной раз ущипнуть или впиться в мою нежную кожу.

Не знаю, возможно ли, чтобы такой младенец, каким был тогда я, испытывал ненависть. Скорее всего наказание может вызвать у ребенка сильное удивление. Не понимая смысла происходящего, он может лишь связать причину и следствие. И, должно быть, я уже тогда понял, что причиной моих мучений была женщина с холодными глазами и белой молочной шеей.

Риццоли сидела за рабочим столом, уставившись в письмо Уоррена Хойта, написанное аккуратным почерком, с четко выдержанными полями и ровными строчками. Хотя оно было написано чернилами, в нем не было ни единой помарки, ни одного зачеркнутого слова. Каждое предложение было тщательно выстроено и только потом перенесено на бумагу. Она представила, как он склонялся над этой страницей, как его тонкие пальцы сжимали ручку, как скользила по бумаге его кожа, и ей вдруг нестерпимо захотелось вымыть руки.

В женской комнате отдыха она тщательно намылила руки и принялась скрести их, пытаясь стереть его следы, но даже и после того как руки были вымыты и высушены, она все равно чувствовала себя заразной, словно яд его слов просочился сквозь кожу. А впереди были другие письма, и значит, ей предстояло впитать еще больше отравы.

В дверь постучали, и она вздрогнула.

— Джейн? Вы здесь? — Это был Дин.

— Да, — отозвалась она.

— Я приготовил видеомагнитофон в зале совещаний.

— Сейчас буду.

Она посмотрела на себя в зеркало и осталась недовольна тем, что увидела: усталые глаза, затравленное выражение лица. «Не позволяй ему видеть тебя такой», — приказала она себе.

Риццоли открыла кран, умылась холодной водой и промокнула лицо бумажным полотенцем. Потом выпрямилась и сделала глубокий вдох. «Уже лучше, — подумала она, глядя на свое отражение. — Никогда не показывай слабость».

Она вошла в зал совещаний и по-деловому кивнула Дину.

— Ну, готово?

Телевизор был уже включен, и горела красная лампочка видеомагнитофона. Он взял пакет, который им передала О'Доннелл, и достал оттуда видеокассету.

— Датировано седьмым августа, — сказал он.

«Всего три недели тому назад», — подумала она, чувствуя себя неуютно, оттого что мысли и образы, которые ей предстояло услышать и увидеть, были столь свежими.

Она села за стол, приготовила ручку и блокнот для записей.

— Начинайте.

Дин вставил кассету и нажал на кнопку воспроизведения записи.