Тесс Герритсен - Ученик

— Сейчас будет укол, — объявляет она.

Я даже не морщусь. Она аккуратно вводит иглу, и вот уже кровавый поток устремляется в пробирку. Мне доводилось много работать с чужой кровью, но никогда — со своей, поэтому сейчас я смотрю на нее с интересом, отмечая, что она густая и темная, цвета черной вишни.

Пробирка почти полна. Она подставляет следующую. Когда и та наполняется, она вытаскивает иглу из вены, развязывает жгут и прикладывает ватный тампон к месту укола.

— Держите, — командует она.

Я беспомощно шевелю наручником на левом запястье, которым пристегнут к раме больничной койки.

— Не могу, — жалобно говорю я.

— О Господи, — вздыхает она.

В ее голосе нет сочувствия, лишь раздражение. Есть люди, которые презирают слабых, и она одна из них. Наделенная абсолютной властью над беззащитными, она легко может превратиться в подобие монстров, которые мучили евреев в концлагерях. Под маской белого халата с именной биркой Р.Н. скрывается жестокость.

Медсестра бросает взгляд на охранника.

— Держите вы, — командует она.

Охранник колеблется, потом все-таки прижимает ватный тампон к моей коже. Его нежелание касаться меня вызвано не боязнью нападения с моей стороны, нет, у меня репутация спокойного и дисциплинированного узника, я прямо-таки идеал, и никто из охраны меня не боится. Нет, его нервирует вид моей крови. Прикасаясь к пропитанному кровью тампону, он мысленно представляет себе всякие микробиологические ужасы. Он испытывает явное облегчение, когда медсестра достает бинт и перевязывает мне руку, закрепляя на месте ватный тампон. Он сразу же бросается к умывальнику и моет руки с мылом. Мне так и хочется рассмеяться ему в лицо. Но вместо этого я неподвижно лежу на койке, подтянув колени, с закрытыми глазами, изображая крайнюю степень слабости.

Медсестра выходит из палаты с пробирками, наполненными моей кровью, а охранник, тщательно вымывший руки, садится на стул.

Ждать.

Мне кажется, будто проходят часы в этой холодной и стерильной палате. Но медсестры и след простыл; она как будто забыла про нас. Надзиратель ерзает на стуле, нервничает, почему ее так долго нет.

Но я уже знаю, почему.

Машина уже закончила анализ моей крови, и медсестра держит в руках результат. Цифры пугают ее. Все подозрения насчет симуляции улетучились; у нее в руках доказательства того, что в моем организме бушует опасная инфекция и что мои жалобы на боль в животе не притворство. Хотя до этого она и ощупывала мой живот, чувствовала, как напряжены мои мышцы, слышала мои стоны, у нее все равно оставались сомнения. Она слишком давно работает в тюремной больнице, и опыт научил ее не доверять жалобам заключенных. В ее глазах все мы злостные обманщики, которые только и ждут, когда им вколют наркотики.

Но лабораторный анализ — это уже объективно. Кровь загоняют в аппарат, который и выдает цифры. Она не может оставить без внимания пугающе высокий уровень лейкоцитов в моей крови. И сейчас она наверняка на телефоне, консультируется с офицером медслужбы: «У меня здесь заключенный с жалобами на сильные боли в животе. Правда, живот мягкий в правом нижнем квадрате. Что меня беспокоит, так это его лейкоциты...»

Открывается дверь, и я слышу скрип ее тапочек по линолеуму. Когда она обращается ко мне, в ее голосе уже нет прежней издевки. Сейчас она говорит со мной уважительно. Видимо, понимает, что имеет дело с серьезно больным человеком и, если со мной что-то случится, она будет виновата. Я вдруг превращаюсь в бомбу, которая угрожает взорвать ее карьеру.

— Мы перевезем вас в госпиталь, — говорит она и переводит взгляд на охранника. — Его нужно отправить немедленно.

— В Шаттак? — спрашивает он, имея в виду бостонский тюремный госпиталь Лемюэля Шаттака.

— Нет, это слишком далеко. Он не выдержит. Я договорилась о перевозке в госпиталь Фитчбург. — В ее голосе звучит тревога, и теперь стражник смотрит на меня с сочувствием.

— Что с ним? — спрашивает он.

— Возможен перфоративный аппендицит. Все документы я подготовила и уже вызвала «скорую» из госпиталя.

— О! черт! Тогда мне придется ехать с ним. Надолго это?

— Наверное, его сразу отправят на операцию.

Охранник смотрит на часы. Он думает, что скоро конец смены, и волнуется, сменят ли его вовремя в госпитале. Обо мне он не думает, его волнуют только обстоятельства собственной жизни. А я для него лишь помеха.