Дэвид Хьюсон - Убийство-2

В беседку с криком ворвалась маленькая фигурка. Это Йонас нашел их. Он набросился на Рабена, забарабанил кулачками по его ногам, затопал ножками.

— Отпусти маму! Отпусти мою маму!

Рабен отпрянул от Луизы, встал у решетчатой стенки, сквозь которую проникал свинцовый свет ненастного дня. Потом опустился на корточки и оказался лицом к лицу с сыном — перепуганным до слез и в то же время воинственным.

— Ты так вырос, Йонас, — произнес Рабен как можно мягче. — Это я, твой папа.

Он улыбнулся. Но Йонас не ответил на его улыбку.

Рабен дотянулся рукой до игрушечного солдатика, торчащего из кармана детской куртки, вытащил его, рассмотрел: воин со щитом и поднятым мечом.

— Как его зовут?

— Мама, — сказал Йонас, подкатывая к ней свой самокат, — я хочу домой.

Она взяла мальчика за руку и повела его к выходу. Но там остановилась, огляделась. Летом этот пляж всегда заполнен шумной детворой и родителями: все бегают, смеются, веселятся — живут полной жизнью. Ни Йонас, ни она сама никогда не знали, что это такое. Оказывается, Рабен бежал от них, повинуясь какому-то внутреннему страху, о котором до сих пор не счел нужным ей рассказать. И за это тоже она его теперь ненавидела.

— Не ищи нас больше, — бросила Луиза Рабену. — Я говорю это серьезно!

— Луиза…

Он умел пользоваться своим обаянием, когда было нужно. Так поступает ребенок, пойманный за шалостью. Но Луиза слишком часто видела этот фокус, чтобы поддаться на него.

— Больше никогда! — повторила она зло и вышла под первые капли ледяного дождя, падающие с низкого неба.

Йонас упирался и тянул ее назад, к мужчине, который прятался в тени беседки. В руке Рабена остался солдатик со щитом и мечом наготове.

— Я куплю тебе нового солдатика, — пообещала Луиза сыну и потащила его к машине.

Карине потребовалось много времени и сил, чтобы получить разрешение на посещение Монберга в отдельной палате городской больницы. Когда все формальности были улажены, они вместе с Буком приехали туда прямо из министерства.

Перед палатой они остановились.

— Хотите, можете остаться в коридоре и подождать меня, — предложил Бук. — Если вам неловко.

— А почему мне должно быть неловко? — удивленно спросила она.

— Ну, не знаю… — пожал плечами Бук.

— Пойдемте же, — сказала она, открывая дверь.

Фроде Монберг лежал на кровати у окна. Он был бледен, небрит и измучен. Раньше, будучи рядовым депутатом парламента, Бук как-то мало общался с министрами и толком не разглядел Монберга. Сейчас он видел перед собой красивого мужчину с узким лицом, копной непослушных каштановых волос и живым взглядом.

Бук шагнул вперед и положил на кровать коробку дорогих шоколадных конфет.

— Карина, — с некоторой настороженностью проговорил Монберг, — и мой преемник. Поздравляю, Томас. Надеюсь, вам нравится быть министром.

— Рад вас видеть. Как вы себя чувствуете?

Никаких трубок и проводов, мониторы у кровати отключены. Значит, пациент на пути к выздоровлению. Да и, судя по виду, состояние у него неплохое. И все же за оптимистичным фасадом чувствовалось во Фроде Монберге какое-то уныние, даже отчаяние. Улыбка профессионального политика погасла слишком быстро.

— Я в порядке, — сказал он и окинул грустными карими глазами крупную фигуру Бука. — Как я понимаю, у вас там зреет настоящая буря, пока я тут отлеживаюсь. — Он посмотрел на Карину. — А ты как?

Она молча кивнула.

— Вы молодец, что согласились занять этот пост, — продолжил Монберг, снова поворачиваясь к Буку. — Наверное, удивились, когда премьер-министр предложил. Зато я… — Он похлопал себя по груди. — Смогу теперь лучше позаботиться о своем старом сердце. — Он положил коробку конфет на тумбочку возле кровати. — Не думаю, что смогу скоро угоститься шоколадом. Врачи будут возражать…

Карина сложила руки на груди. Бук вежливо промолчал. Лицо Монберга потемнело.

— Так. Все в курсе.

— Я сменил вас на посту министра, — сказал Бук. — Мне положено знать. Но эта закрытая информация и такой останется, не беспокойтесь.

— Не беспокоиться? — Голос его вдруг стал по-стариковски тонким и ломким. — Вам легко говорить. Я уже давно болел, только никто не замечал. Никому дела не было. Ты сидишь безвылазно в этих четырех стенах день за днем, да и ночами тоже. И постепенно… — он снова посмотрел на Карину и тут же отвел глаза, — отрываешься от действительности. А потом вдруг начинаешь делать такое, о чем раньше и подумать не мог. Я больше не хочу, чтобы моя семья страдала. Вы слышите?