Альберт Санчес Пиньоль - Пандора в Конго

Не спрашивайте меня, как это получилось, но я каким-то образом установил связь между своим будущим в качестве нового доктора Флага и своей частью вины в этих разрушениях. Изначально я не нес никакой ответственности за то, что немцы решили взорвать эти каменные произведения искусства. Но, с другой стороны, безусловно, война уничтожала эти колокольни потому, что кто-то на них смотрел. И этим человеком был я.

Мне не пришло в голову сопротивляться, когда меня отправляли на эту войну. Я пошел на фронт, как баран на бойню. А надев баранью униформу, я принял на себя ответственность, которую несут бараны. Бараны не невинны, они просто глупы. Что сказал я однажды Маркусу Гарвею? «Я бы никогда не поехал в Конго». Вранье. Невозможно было представить себе бойню страшнее, чем та война, а ведь она шла в самом сердце Европы. В тот день, когда я согласился пойти на фронт, я превратился в Маркуса Гарвея, который протягивал руку, чтобы братья Краверы вложили в нее горящую динамитную шашку. Он кидал шашки вручную по одной, а я направлял огонь крупнокалиберных орудий. Чьи действия, по сути дела, были хуже?

Я свел воедино две свои мысли. Мне следовало понять это раньше. Если бы я согласился превратиться в будущем в нового доктора Флага, если бы отказался от литературы, чтобы посвятить свою жизнь обычному кропанию повестушек, то пополнил бы ряды людей, которые смиряются со своим положением. Каждая ненаписанная мной хорошая книга стала бы разрушенной колокольней. Я понял это и сказал себе: «К черту Флага, я не негр Флага и Флагом быть не хочу. Мне надо вернуться домой и писать свой роман, переписывая его, если понадобится, тысячу раз, до тех пор, пока не получится настоящая книга».

И наконец наступил седьмой, последний день моего пребывания на фронте. Мне никогда его не забыть. Я сидел в воронке, которую оставил крупный снаряд. Раструб ее был шире, чем круг малышей из детского сада, когда они водят хоровод. Снова пошел дождь. Я постарался как можно плотнее вжаться в углубление этого подобия лунного кратера. К вечеру началась сильная перестрелка артиллерии. Моя воронка находилась ровно на половине пути между английскими и немецкими позициями, поэтому снаряды с одной и с другой стороны описывали параболы как раз над моей головой. В этом пиротехническом спектакле, который мог посоперничать по своей мощи с природными явлениями, заключалась своя особая красота. Ночь длилась бесконечно. Я лежал под огненным сводом, и дождь с него лил еще сильнее, чем раньше. С краев моего несуразно большого шлема текли струи воды. Никогда в жизни я не промокал так сильно, как в ту ночь. Мне ничего не оставалось делать, как свернуться в клубочек, обняв руками колени; так делают дети, когда прячутся в своем тайнике.

Двигаться я не мог и поэтому стал думать о ней, об Амгам. Вначале я постарался в мельчайших деталях воссоздать в голове ее образ. Матовая белизна кожи, шесть пальцев, ногти с тонко прочерченными лунками… Мне кажется, я вижу самого себя, как сейчас: Томми Томсон, скорчившийся в глиняной каше, мокрый до нитки, руки скрещены на коленях, вода плотным занавесом течет со шлема… Потом я подумал о клиторе Амгам. Маркус никогда не упоминал о нем. Какой он был? Такой же белый, как вся ее кожа? Почему он не мог быть черным, таким же, как зрачки ее глаз? Или красным? Синим? Желтым? В книге я, конечно, ничего не писал о ее клиторе. Это бы показалось слишком непристойным. Однако сейчас, когда снаряды немецкой артиллерии встречались в воздухе прямо над моей головой со снарядами англичан, я предавался размышлениям о клиторе женщины из племени тектонов.

Дождь и град бомб прекратились рано утром. Это произошло одновременно, словно метеорология и артиллерия заключили наконец перемирие. Все мое тело застыло, руки и ноги затекли и стали как деревянные. Наступившая тишина казалась еще более тревожной, чем недавний грохот. Я забеспокоился. Наверное, мне стоило вернуться в окопы англичан, и как можно скорее. Я осторожно выглянул из своего убежища и увидел картину, достойную чистилища: фиолетовые и оранжевые волны тумана плыли в мою сторону.

Никогда еще такое короткое слово не скрывало столько ужаса: газ! Нынешнему поколению трудно понять страх, который внушало его применение на поле боя. Газ! Я надел маску, но резинки неплотно прилегали к моему затылку. Я вылез из воронки и пополз, работая локтями и коленями. Но далеко уйти мне не удалось. Обернувшись, я увидел за газовым облаком в сотне метров от себя тысячи фигур, которые приближались ко мне. Немцы! Они атакуют английские позиции. А значит, и меня.