Альберт Санчес Пиньоль - Пандора в Конго

Маркус и Пепе иногда подходили к «муравейнику». Когда гвалт раздавался громче обычного, они заглядывали в шахту, не выпуская ружей из рук, и спрашивали у рудокопов, что случилось.

– Шумы, – перевел однажды Пепе. – Как всегда.

– Почему же они так вопят?

– Там кто-то стучит.

– Стучит, стучит, стучит… – проворчал Маркус. – А тебе не кажется странным, что шум слышен только по ночам? Может, они просто хотят, чтобы мы померли от усталости!

– Днем стук тоже слышен, – уточнил Пепе, – просто шум работ заглушает его.

Маркус фыркнул, а потом раздраженно крикнул, хотя и сам не знал, на кого сердился:

– Давай сюда лестницу! Спускай ее вниз!

– Ты уверен?

– Делай что я говорю.

Лестница коснулась дна шахты, и Гарвей спустился туда. Пепе остался наверху, держа наготове ружье. Несмотря на полнолуние, Маркус видел вокруг себя только глаза, их белки светились повсюду. Белые кружочки дрожали и сбивались в кучу, как маленькое стадо, когда он приближался.

– Откуда слышен этот чертов шум? – спросил Маркус.

– Справа от тебя, в глубине, – перевел ему Пепе сверху. – Они говорят, что шум слышится из одного самого верхнего туннеля. Прямо у тебя над головой. Видишь?

Да, он видел это отверстие; похоже, оно появилось недавно. Для такого низкорослого человека, как Маркус, оно находилось слишком высоко. Гарвей перевесил ружье на спину и подтянулся на руках.

Ему показалось, что голова и плечи оказались в трахее кита. Он ненавидел себя за то, что воспринимал всерьез страхи негров и свои собственные опасения. Чуть позже Маркус прокричал:

– Ничего здесь не слышно!

Это была ложь. Сейчас он действительно ничего не слышал, но ничуть не сомневался в том, что рано или поздно звуки раздадутся. Так бывает, когда бросаешь камень в колодец, глубина которого неизвестна: плеск воды обязательно долетит до тебя, сколько бы времени ни прошло.

И Гарвей услышал звуки. Конечно же, услышал. Они доносились с огромной глубины, из самых недр земли. Маркус дотронулся рукой до стенки туннеля. Она дрожала.

Сначала ему показалось, что это был монотонный гул, но очень скоро его слух различил в нем несколько уровней. Самый высокий тон напоминал свистящий шорох рвущейся бумаги. За ним слышалось эхо ритмичных ударов, точно табун лошадей скакал по утрамбованному песку. Раздавался и еще один звук, невнятный и неопределенный.

Маркус спрыгнул на дно шахты и начал подниматься по лестнице. Он двигался слишком быстро, и это его выдало. Негры, которые до этого выжидательно молчали, глядя, как Гарвей прислушивался к подземным шумам, вдруг заголосили. Несколько рук дерзко схватили его за рубашку и попытались удержать; в этом жесте читалось скорее отчаяние утопающих, которые умоляют поднять их на шлюпку, нежели проявление агрессии. Маркус на ходу безжалостно стряхнул с себя эти руки. Когда он поднялся наверх, Пепе помог ему убрать лестницу.

– Мы должны разбудить Уильяма, – сказал Гарвей. Он пошел к палатке и стал окликать младшего Кравера, с каждым разом немного повышая голос:

– Уильям? Уильям?

Полотняная дверь приоткрылась, и Маркус вошел. Уильям был голый, лишь на шее у него блестела серебряная цепочка. Его серые глаза отливали тем же блеском, что и лучи африканской луны. Даже Маркусу пришлось признать красоту его тела, созданного для ночной жизни. Взгляд Гарвея задержался на серебристой дорожке, которая сбегала вниз по животу младшего Кравера. За ним сидела, как всегда, скрестив ноги, Амгам. Она не была связана. В душе Маркуса поднялась волна любви и ненависти, и оба эти чувства были одинаково сильны: так в одном язычке пламени сочетаются красный и синий цвета. Гарвей всегда думал, что Уильям привязывал девушку к стойке палатки, чтобы овладеть ею. Но какое, в сущности, имело значение, была она привязана или нет? Уильям мог насиловать ее, когда хотел и как хотел. Маркусу причиняла боль мысль о том, что, возможно, младшему Краверу и не надо было применять насилие. По правде говоря, Гарвей не мог знать, какие отношения царили внутри этой палатки. Ему пришло в голову, что он знал о связи Уильяма и Амгам ровно столько, сколько Уильям – о его связи с ней. Маркус опустил глаза в надежде не выдать свои чувства.

– Я ходил на прииск, – сообщил Гарвей, не поднимая взгляда. – Там и правда слышен шум.

– Ах, да?

– Да.

– И что в этом нового? – раздраженно спросил Уильям.

– Шум стал очень сильным.

Это была ложь. Правда заключалась в том, что Маркус услышал эти звуки впервые и хотел передать в своем сообщении не просто информацию, а свой испуг.