Альберт Санчес Пиньоль - Пандора в Конго

Мне поручали простенькие задания. Поскольку я считался учеником редактора, то не мог участвовать собственно в составлении текстов. Как практиканту, мне давали не столь ответственную работу – например, я составлял подписи под фотографиями. В связи с требованиями типографии я должен был сделать так, чтобы они содержали строго определенное количество букв: ни одной больше, ни одной меньше. Пропуски между словами также учитывались. С тех пор я испытываю глубокое уважение к людям, выполняющим такую работу и создающим поистине новые варианты литературных жанров, которые никто и никогда не признает таковыми. А дело это было весьма нелегкое!

Мне вспоминается, как однажды меня клонило в сон, и я по ошибке переместил восклицательный знак и последующую заглавную букву. Это были только восклицательный знак и заглавная буква, но результаты моей оплошности оказались катастрофическими. Мы переживали самый критический момент наступления немцев в тысяча девятьсот восемнадцатом году. На титульном листе еженедельника было помещено изображение Парижа под огнем гигантских немецких пушек, которые называли «Большими Бертами». В те дни в обществе возникла бурная полемика по вопросу о том, стоило ли защищать Париж. Сторонники защиты города, так называемое «героическое крыло», настаивали на обороне до последней капли крови. Их противники, «реалисты», считали, что было бы разумнее отступить на укрепленные позиции к югу от города, а потом подготовить контрнаступление. Как это всегда бывает, сторонники обороны ценой любых потерь обвиняли «реалистов» в пораженчестве.

Не стоит и говорить, что все эти споры никакого влияния на ход событий не оказывали, но позволяли продавать большие тиражи газет. Редакция моей газеты, совершенно естественно, решила примкнуть к «героическому крылу». Но я своей рукой превратил строку:

Париж отдать нельзя! Бороться до конца! в следующий лозунг:

Париж отдать! Нельзя бороться до конца!

Это стало достойным поводом для того, чтобы господин Хардлингтон накричал на меня в сотый раз.

Господин Хардлингтон был моим непосредственным начальником в «Таймс оф Британ». По непонятной мне причине он считал меня воплощением всех недостатков журналистского мастерства. Предполагаю, что он был из тех людей, которым необходимо постоянно демонстрировать свою власть над другими, а поскольку, кроме меня, других непосредственных подчиненных у него не было, мне доставалось вдвойне. У господина Хардлингтона была типичная внешность средневекового столпника, только бороду он тщательно расчесывал на две стороны. Этот человек носил монокль, сие смехотворное изобретение, которое сейчас полностью вышло из употребления. Однако в те годы я знал множество людей, которые ходили с моноклем, и должен сказать, что все они были наглецами и педантами. В глазах Хардлингтона светилось безумие фанатика веры, которое обычно пугает окружающих и способно смутить даже самого пророка. Он был большим поклонником Золя. Но разница между Хардлингтоном и Золя была приблизительно такой же, как между яблочным червем и бразильской анакондой.

Все без исключения английские издательства отвергли рукописи его романов. Иногда отказ сопровождался руганью, потому что его болезненная назойливость была способна исчерпать терпение даже самого воспитанного редактора. Но у Хардлингтона, как у некоторых неудачников, не было никакого другого таланта, кроме настойчивости и постоянства. Он заваливал своими рукописями издательства Соединенных Штатов, Канады, Австралии и даже Новой Зеландии. Это может показаться невероятным, но некоторые издательства считали себя обязанными возвращать ему оригиналы, присовокупляя к ним записку, в которой выражали свое сожаление по поводу того, что не могли поставить его в ряд корифеев мировой литературы.

О том, что Хардлингтону вернули рукопись, можно было догадаться по выражению его лица, когда он перешагивал порог редакции рано утром. Представим себе человека, который поднимает глаза к небу, чтобы убедиться в том, что светит солнце, и именно в этот момент ему на голову падает метеорит размером с трамвай. Всем работникам редакции была знакома эта гримаса, и когда какой-нибудь редактор встречался в коридоре с моим начальником, то всегда подзуживал его:

– Дорогой господин Хардлингтон, вся редакция мечтает прочитать ваше произведение. Ваши контакты с издательствами развиваются столь успешно, как бы всем нам хотелось?