Лорел Гамильтон - Цирк проклятых

Я взяла их, потому что не знала, что еще с ними делать. Это были красные гвоздики и туманом лежащие на них матиолы. Гвоздики пахли, как пряность. Ричард – вервольф. Второй в стае после вожака. Может сойти за человека. Глядя на него в упор, я протянула руку. Он взял ее, и ладонь его было теплой, твердой, живой.

– Ладно, понятно, почему ты не умер. Почему жива я?

– Эдуард делал тебе массаж сердца и искусственное дыхание, пока не прибыла “скорая”. Врачи не знают, отчего произошла остановка сердца, но непоправимых повреждений не было.

– Что вы сказали полиции о телах?

– Каких телах?

– Брось, Ричард.

– Когда полиция приехала, лишних тел не было.

– Публика все видела.

– А что было правдой, а что иллюзией? От публики полиция услышала тысячи разных версий. Они подозревают, но доказать ничего не могут. Цирк закрыт, пока власти не убедятся, что он безопасен.

– Безопасен?

Он пожал плечами:

– Или опасен не более обычного.

Я высвободила руку и снова двумя руками поднесла букет к лицу.

– А Жан-Клод… жив?

– Да.

Меня охватило чувство огромного облегчения. Я не хотела его гибели. А, черт!

– Значит, он все еще Мастер города. И я связана с ним.

– Нет, – сказал Ричард. – Ты свободна. Жан-Клод велел тебе это сказать. Метки Алехандро вроде как отменили его собственные. Как он сказал, ты не можешь служить двум Мастерам.

Свободна? Я свободна? Я уставилась на Ричарда:

– Не может быть, чтобы это было так легко.

– Это ты называешь легко? – рассмеялся Ричард.

Я подняла глаза и не сдержала улыбки.

– Ладно, это не было легко, но я не думала, что хоть что-то, кроме смерти, может избавить меня от Жан-Клода.

– Ты довольна, что этих меток больше нет?

Я открыла рот, чтобы сказать “конечно”, но остановилась. Что-то было очень серьезное в лице Ричарда. Он знал, что значит, когда тебе предлагают силу. Что значить быть с монстрами. Страшно и чудесно.

И все же я сказала:

– Да.

– В самом деле?

Я кивнула.

– Энтузиазма не замечаю, – сказал он.

– Я знаю, что должна прыгать от радости, но сейчас я просто опустошена.

– Ты много пережила за последние дни. Некоторая оглушенность вполне естественна.

И почему я не была счастлива избавиться от Жан-Клода? Почему я не испытывала облегчения, узнав, что я не его слуга? Потому что мне будет его не хватать? Глупо! Смешно! Истинно.

Когда о чем-то думать трудно, думай о чем-нибудь другом.

– Итак, теперь все знают, что ты вервольф.

– Нет.

– Тебя положили в больницу, и ты уже выздоровел. Они, я думаю, догадались.

– Жан-Клод спрятал меня, пока я не выздоровел. Сегодня я первый день как вышел.

– Долго я была без сознания?

– Неделю.

– Ты шутишь!

– Три дня ты была в коме. Врачи все еще не знают, почему к тебе вернулось самостоятельное дыхание.

Я подходила к краю великого Вовне. Но не помню туннеля света или голосов. Вроде как меня обдурили.

– Я ничего не помню.

– Ты была без сознания, тебе и не полагается ничего помнить.

– Слушай, сядь, пока у меня шея не заболела на тебя смотреть!

Он подтянул кресло и сел возле кровати, улыбаясь мне. Хорошая у него улыбка.

– Значит, ты вервольф.

Он кивнул.

– Как это случилось?

Он уставился в пол, потом поднял глаза. И лицо у него было такое грустное, что я пожалела о своем вопросе. Я ожидала красочного рассказа о пережитом страшном нападении.

– Попалась плохая сыворотка на прививке от ликантропии.

– Попалась – что?

– Ты слышала.

У него был озадаченный вид.

– Укол плохой сыворотки?

– Да.

У меня физиономия стала разъезжаться в улыбке.

– Это не смешно, – сказал он.

Я затрясла головой:

– Совсем не смешно. – Я знала, что глаза у меня искрятся, но я еле могла не расхохотаться во всю глотку. – Но признай, что тонкая ирония здесь есть.

Он вздохнул:

– Ты сейчас лопнешь. Давай смейся на здоровье.

Я так и сделала. И смеялась, пока грудь не заболела, а Ричард не стал хохотать вместе со мной. Смех тоже заразителен.

В тот же день позже доставили дюжину белых роз с запиской от Жан-Клода. В ней говорилось: “Вы от меня свободны. Но я надеюсь, что вы так же хотите видеть меня, как я вас. Ваш свободный выбор. Жан-Клод”.

Я долго смотрела на эти цветы. Наконец я попросила сестру отдать их кому-нибудь другому, или выбросить, или вообще сделать с ними, что ей захочется. Мне же хотелось убрать их с глаз долой. Значит, меня все еще тянет к Жан-Клоду. Может быть, в темных уголках души я его даже люблю немного. Не имеет значения. Любовь к монстру людей до добра не доводит. Это правило.