Максим Маскаль - Пазл

– Актобе, – неожиданно сказала старуха.

– Актобе, точно! Далеко? Вы знаете дорогу?

Старуха как-то хитро улыбнулась и похлопала по карману телогрейки.

– Деньги, что ли? Вам деньги нужны? Мани? – спросил Мельник, понимая, что с тем же успехом мог бы и с лошадью по-английски заговорить. – Не вопрос, минутку!

Он забрался в кабину, переполз на пассажирское сиденье и стал искать сумочку Оли. Они наменяли местной валюты, но все потратить не успели, и теперь от этих тенге проку никакого не было. По крайней мере Оле уж точно. Кабину шатнуло, и Мельник обернулся. Старуха залезала на место водителя.

– Э, бабуля, спокойно, я сам все принесу.

Старуха опять похлопала по карману.

– Говорю же, не надо никуда лезть. У вас тут так принято, что ли?!

Беззубая улыбка обратилась к Мельнику. Старуха запустила руку в карман и выудила оттуда замызганную железяку. Полотно саперной лопатки.

Очень быстро снова стемнело. Пошел снег. Мельник прижался к пассажирской двери, пытаясь нащупать ручку. Старуха, раскрыв рот пошире, стала переваливаться к нему. От ее копыт в кабине оставались смешные круглые следы.

Все кончилось, когда пришел огонь. Или началось…

Он был очень рассержен. Ревел и ворчал, выхватывая куски дерева, торопясь, с хрустом пожирал, кроша искрами и пеплом. Жадничал, метался, ревниво охраняя добычу, гнал хлыстами жарких воспаленных языков всякого, кто дерзал приблизиться в попытке вернуть свое.

Ничего не позволил отнять, что попало в лапы.

Его лютое пиршество было недолгим.

Уже только слабые синеватые всполохи догрызали, догладывали по углам останки, а главный зверь уходил, перемахнув обугленную церковную колокольню, в закопченное небо – красный, мохнатый, лихой.

Снег оплавился и облез, земля, будто облитая кипящей смолой, дымилась, и среди мусора и пепла на разоренном пожарище суетились люди, маленькие, злые и черные, как муравьи.

Возле случайно уцелевшего амбара жалась к дощатой стенке девочка лет десяти в цветастом сарафане. Легкая и белобрысая, словно одуванчик на ветру.

– Глашка?! Ты чего там одна? – Это сосед, пробегая мимо с багром и ведром, заметил девчонку.

Глашка моргнула. Губы ее разъехались в стылой полуулыбке.

– Маманька твоя где, Глашка? Бабка Уля?

Девочка сонно перевела взгляд и прошептала:

– Шатун.

Позади раздался мокрый чавкающий звук. Сосед повернулся: в оплывшем ноздреватом снегу за углом амбара лежали голые по локоть женские руки, тонкие, с синими венами. Они запрокинулись ладонями вверх, будто женщина, невидимая их обладательница, безмятежно спала на пуховой перине супружеского ложа.

А потом кто-то рванул те руки, как баба выдирает ногтями волокно из кудели, сбитое узлом, и на задымленном снегу прошваркнул след – белая двойная борозда.

– Не надо, – попросила Глашка, и ее черный, в запекшейся крови рот разошелся и треснул.

Вагоны с лязгом качнулись. Рывками преодолевая инерцию, электричка двинулась вперед. Дождевые капли понеслись по стеклам, чтобы спрыгнуть на ходу.

Брошенная кем-то жестянка из-под пива, громыхая, каталась по тамбуру. Вадим Николаевич выкинул пустую банку в темный стык между вагонами и захлопнул мотающуюся дверь. Алевтина подошла ближе, и он притянул ее к себе за талию.

– Держись!

Теснее прижавшись к его плечу, она вздохнула:

– Не повезло нам.

– Девочка, уныние – грех, слышала такое?

– Могу спорить, в этот раз никого не будет, – глядя в окно, отозвалась Алевтина.

Вадим Николаевич пожал плечами и не ответил.

Электричка набирала ход. За стеклянным окошком пролетали крохотные серые домики, мерцал частокол глухого ельника, и черная птица, взлетев, повисла над лесом, распластав крылья.

– У Аксеновых мальчишка заболел! – вскинулась вдруг Алевтина.

Теперь им приходилось, надрывая связки, перекрикивать стук колес.

– А он у них вообще часто болеет?!

– Еще как! Мать-то пьет!

Вадим Николаевич подумал и ответил, подняв брови:

– Лидия Семеновна – мамаша, конечно, еще та! Но найдем ли мы ей замену?! Санитарная служба…

Алевтина кинула на него укоризненный взгляд, и он замолчал.

Наклонил голову и на ощупь провел рукой по холодным щекам и губам Алевтины – под его пальцами уголки ее рта разъехались в стороны.

– Смеешься?! – сказал Вадим Николаевич. – Пойдем сядем!

– Там люди! – ответила Алевтина. – Не хочу.

– Пойдем, холодно тут!

Они шагнули из пронизанного сквозняками тамбура в теплый вагон. Здесь попахивало жженой резиной и возле запотевших окон на скамейках жались друг к другу темные фигуры в мокрых плащах и куртках.