Лев Пучков: Дикая степь

— Вах! — охнул кто-то в салоне.

В следующее мгновение Бо моторно рванулся назад, выдрав из окна Попа, как легкую тряпичную куклу, “Плюх!” — Спеленатый Поп рухнул на асфальт.

— Ар-ррр!!! — дурным голосом взвыл Хамид.”Ч-чек!” — в салоне одновременно щелкнули шесть детонаторов.

— Ой бля!!! — панически завопил кто-то у меня в башке. — Писец!!!

— Переднее крыло, — невозмутимо повторил Бо, нагибаясь и подхватывая “Ниву” за нижнюю кузовную грань.

Я вцепился в крыло и набрал в грудь побольше воздуха.

— Рр-ррр!!! — Взревев не хуже Хамида, мы напряглись в чудовищном усилии и опрокинули “Ниву” в пропасть.

— Ложись, — хрипло просипел Бо, плюхаясь на дорогу. Я рухнул рядом с Попом и зачем-то прикрыл голову руками — как учили.

“Ба-бах!” — мощно рвануло где-то внизу.

— Тормоз, — констатировал Бо, поднимаясь с асфальта и озабоченно щупая натруженную спину. — Долго соображаешь…

…Видите, дорогие мои: вот такие мы славные парни — в прошлом военные до невозможности и все из себя потенциально крутые, готовые в любой момент порадовать вас ратными подвигами.

Один лишь у нас маленький недостаток. Малюсенький такой, при иных обстоятельствах и внимания обращать на него не стоило бы…

Связаны мы по рукам и ногам. Пленены какими-то стремными монахами, внешне совершенно безобидными.

И тащат нас черт-те куда и зачем, не спрашивая на то у нас соизволения…

…Человек лежал на старой бараньей шкуре, просунув голову сквозь плохо пришитый полог юрты и уткнувшись лицом в землю.

Сырой весенний ветер, мимоходом кусая обильно вспотевший бритый затылок, игриво трепал измочаленный низ полога, обещая собраться с вилами и совсем ободрать ненужную хозяину старую тряпку. Если ты с утра наполнил живот арзой< Арза — хмельной напиток из молока. > и, невзирая на мартовскую непогодь, ковыряешь носом землю, тебе не нужен не только полог, но и сама юрта!

В общем-то ничего особенного в том, что человек валялся в таком вот непотребном виде, не было: похода нет, соседи притихли, за табунами и отарами приглядывать есть кому… А то, что носом в землю, так ведь, как говорится, хозяин — барин!

Несуразица состояла в том, что человека звали Дондук-Омбо и являлся он великим ханом калмыцким, выше которого, по табели о рангах Российской империи, стояло только лицо, облеченное императорским титулом.

В России и Европе хан имел репутацию умного и образованного человека, турки, крымские татары и непокорные народы Северного Кавказа знали его как удачливого полководца и мудрого военачальника, а каждый житель Дикой Степи при упоминании имени Дондук-Омбо торопливо склонял голову и подносил правую руку к сердцу…

Иными словами, не подобало человеку такого ранга валяться на пороге черной< Юрта из серого, дешевого войлока — обычное жилище простого в кочевника. Знать жила в юртах из белого высококачественного войлока или шатрах. > юрты, подобно последнему подпаску, который на празднике обожрался из жадности дармовой хозяйской арзой. Нехорошо это было, неправильно. И неправильность эту отчетливо чувствовали все, кто в этот момент удостоился чести соприсутствовать…

Стыдливо потупив взгляды, стояли могучие нукеры гвардейского полка, образующие вокруг юрты повелителя запретную зону радиусом в тридцать саженей, входить в которую имели право только баурши< Баурши — дворецкий, заведующий хозяйством. > и юртджи< Юртджи — адъютант, офицер по особым поручениям. >. Несколько поодаль мрачно выжидали знатные нойоны и родственники хана, третий день томившиеся в неведении в своих роскошных шатрах, разбитых на берегу Маныча, как и полагается — на расстоянии полета стрелы от ханского куреня…

И никто из присутствующих не смел приблизиться к повелителю, дабы придать ему положение, более приличествующее его высокому сану.

Желание жить было выше норм приличия. Три дня назад хан распорядился: всем, кто без его соизволения попробует войти в тридцатисаженную охранную зону, независимо от сословной принадлежности и заслуг — на месте рубить голову. И это тоже было дико и неправильно: над Великой Степью завис холодный март 1741 года, эпоха варварства и кровавых законов вроде бы канула в Лету…

Хан умирал…

В небольшой ложбинке, расположенной в ста саженях от охранного круга, торчали три кола, на которых заходились в посмертном оскале головы китайского врачевателя и двух известных татарских лекарей, присланных лично астраханским губернатором.