Артур Хейли - В высших сферах

— Ни на небе, ни на земле нет ничего такого, что побудило бы меня изменить то, что я сказал.

— А я думаю, что есть, — спокойно возразил ему Брайан Ричардсон. — Дело в том, что я знаю правду о вашем сыне.

Казалось, наступившая в комнате тишина никогда не будет нарушена.

Наконец побелевший Харви Уоррендер прошептал:

— Что вам известно?

— Бога ради, — взмолился Ричардсон, — неужели не достаточно того, что мне это известно? Не заставляйте меня это произносить.

Все так же шепотом:

— Скажите, что вам известно.

Не останется ничего предполагаемого, ничего недосказанного — мрачной и трагической правды не избежать.

— Хорошо, — тихо проговорил Ричардсон. — Но уж вы извините — сами настояли. — Теперь он смотрел своему собеседнику прямо в глаза. — Ваш сын Хоуард никогда не был героем. Он был предан суду за проявление трусости перед врагом, за то, что дезертировал и подверг опасности своих товарищей и явился причиной смерти своего штурмана. Военно-полевой суд признал его виновным по всем статьям. И он в ожидании приговора повесился.

Лицо Харви Уоррендера было белым как полотно.

А Ричардсон, помрачнев, нехотя продолжил:

— Да, рейд во Францию был. Но ваш сын был командиром лишь собственного самолета с единственным штурманом. И полетел он не добровольно. Это было его первое задание, самое первое.

У лидера партии пересохли губы. Он провел по ним языком и продолжил:

— Эскадрилья летела оборонительным строем. Неподалеку от цели они подверглись серьезной атаке. Другие самолеты пробились и стали бомбить — некоторых из них недосчитались. А ваш сын, несмотря на уговоры своего штурмана, повернул назад, оставив без прикрытия товарищей.

Руки Уоррендера дрожали, когда он ставил на стол стакан с виски.

— По пути назад, — сказал Ричардсон, — самолет подвергся артиллерийскому обстрелу. Штурман был серьезно ранен, а ваш сын целехонек. Тем не менее ваш сын покинул свое место и отказался лететь дальше. А штурман, несмотря на свои раны и на то, что он не был квалифицированным летчиком, сел за штурвал и попытался довести самолет до дома…

Ричардсон подумал, что если закрыть глаза, то он сможет представить себе, как это было: крошечная, тесная, полная грохота, открытая кабина, залитая кровью штурмана; оглушительный рев моторов; зияющая дыра, проделанная снарядом, дующий в нее ветер, снаружи — треск выстрелов. А внутри… обволакивающий, словно сырое, дурно пахнущее облако, страх. И в углу кабины съежившаяся фигура.

«Несчастный ты мерзавец, — думал Ричардсон. — Несчастный невежественный мерзавец. Ты сломался — только и всего. Ты пересек черту, подойдя к которой многие из нас колебались. Ты совершил то, что другие — одному Богу известно — часто хотели совершить. Да кто мы такие, чтобы критиковать тебя?»

Полицу Харви Уоррендера текли слезы. Он поднялся и надломленным голосом произнес:

— Я не хочу больше это слушать.

Ричардсон умолк. Собственно, и говорить-то больше было почти нечего: самолет разбился при приземлении в Англии — такое могло произойти и с наилучшим штурманом. Обоих достали из обломков — Хоуард Уоррендер чудом уцелел, а штурман умирал… Впоследствии медики сказали, что он мог бы остаться жив, если бы не потеря крови от усилий вести самолет… Военно-полевой суд; приговор — виновен… Самоубийство… Отчеты замяты, дело закрыто.

Но Харви Уоррендер все знал. Знал и тем не менее строил лживую, дурацкую легенду о героической смерти.

— Чего вы хотите? — вконец уничтоженный, спросил он. — Чего вы от меня хотите?

Ричардсон ровным тоном произнес:

— Текст соглашения, подписанного между вами и шефом.

На секунду вспыхнула искорка сопротивления.

— А если я вам его не дам?

— Я надеялся, — сказал Ричардсон, — что вы не зададите мне этот вопрос.

— А я вас спросил.

Лидер партии издал глубокий вздох.

— В таком случае я суммирую решения полевого суда и сниму с них копии. Эти копии будут разосланы анонимно в простых конвертах всем, кто имеет вес в Оттаве, — членам парламента, министрам, прессе, правительственным чиновникам, ответственным сотрудникам вашего департамента…

— Ах ты, свинья! — Уоррендер давился словами. — Ты гнилая, злобная свинья!

Ричардсон передернул плечами.

— Я не хочу этого делать, если вы меня не заставите.

— Люди поймут, — сказал Харви Уоррендер. В лице его снова появились краски. — Говорю вам, они поймут и посочувствуют. Хоуард был ведь такой молоденький, совсем мальчик…