Том Нокс - Метка Каина

Старик кивнул. За окном в небе над пустыней кружил ястреб, и тень большой птицы пронеслась по комнате.

— Мне очень жаль… я не был с тобой, Дэвид, когда… когда твоя мама… и папа… ну, ты понимаешь… когда это случилось.

— Не понял?

— Ты знаешь. То… ну, что случилось… я так чертовски сожалею обо всем этом. Я был дураком.

— Нет. Будет тебе, дед. Не надо начинать все снова. — Мартинес покачал головой.

— Выслушай меня, внучек… пожалуйста… — старик поморщился. — Мне надо сказать тебе кое-что.

Дэвид кивнул, внимательно вслушиваясь в слова деда.

— Я должен это сказать. Я бы мог… я мог бы сделать больше, помочь тебе больше. Но ты так хотел остаться в Англии, подруга твоей мамы увезла тебя туда, и казалось, что это к лучшему… ты ведь не знал, как это было трудно. Приехать в Америку. После войны. Когда… когда твоя бабушка умирала…

Он надолго умолк.

— Деда?

Старик посмотрел на полуденное солнце, бросившее свои лучи в палату.

— Я хочу тебя спросить, Дэвид.

— Да. Конечно. Спрашивай.

— Ты думал когда-нибудь о том, откуда ты взялся? Кто ты есть на самом деле?

Мартинес давно привык к тому, что дед задает ему разные вопросы. Это было частью их родственных отношений, они именно так ладили, притирались друг к другу: старый человек расспрашивал внука о разных делах молодежи. Но на этот раз вопрос был совсем другим, неожиданным, и притом весьма интересным, и он не был похож на все прежние. Это был Настоящий Вопрос.

А кем он был на самом деле? Откуда он на самом деле взялся?

Дэвид обычно приписывал свое чувство отсутствия корней хаотическому воспитанию и не совсем обычной родословной. Дед был испанцем, но в 1946 году вместе с женой приехал в Сан-Диего. Она умерла, давая жизнь отцу Дэвида; затем его отец встретил его мать, медицинскую сестру из Англии, которая работала на базе военно-воздушных сил в Калифорнии.

В итоге в первые годы жизни Дэвид, в общем, мог в определенном смысле сказать, кто он: американец англо-испанского происхождения, калифорниец, — но латиноамериканская фамилия и испанская внешность все же выделяли их семью на общем фоне, они были не такими, как стопроцентные американцы. А потом они отправились в Британию, потом в Германию, а потом в Японию, после чего опять вернулись в Британию — то есть они жили там, куда направляли по службе отца Дэвида.

К концу этого мирового турне, к тому времени, когда ему исполнилось лет десять или двенадцать, Дэвид уже не чувствовал себя ни американцем, ни британцем, ни испанцем, ни калифорнийцем — ни вообще кем-нибудь. А потом его отец и мать погибли в катастрофе, и он вообще остался без каких-либо чувств, одинокий, безымянный, плывущий невесть куда, и все становилось только хуже и хуже. Один в целом мире.

Дед повторил вопрос.

— Ну же, Дэвид… как? Думал ты когда-нибудь об этом? Откуда ты взялся?

Дэвид пожал плечами и солгал, сказав:

— Нет, вообще-то.

Он не чувствовал себя готовым вникать в эту тему; только не сейчас.

Но если не сейчас, то когда?

— Ладно. Хорошо, — пробормотал старик. — Хорошо, Дэвид. Хорошо. А как твоя новая работа? Работа? Тебе она нравится? Чем ты занимаешься, я забыл…

Похоже, дед снова проваливается в забытье? Дэвид нахмурился и сказал:

— Я юрист, работаю в средствах массовой информации. Юрист. И всё в порядке.

— Только в порядке?

— Нет… я ненавижу эту работу. — Дэвид вздохнул, удивленный собственной откровенностью. — Я думал… по крайней мере, рассчитывал, что в этом будет нечто эффектное, интересное. Ну, знаешь, поп-звезды, вечеринки… Но я просто сижу в мрачном кабинете и звоню другим юристам. Чистое дерьмо. А мой босс — просто онанист какой-то.

— Ах… ах… ах… — Кашель старика звучал как скрип ржавого железа. Потом дед откинулся на спину и уставился в потолок. — Разве ты не учился в хорошем колледже… что-то связанное с наукой, нет?

— Ну… да, я занимался биохимией, дед. В Англии. Но этим делом много не заработаешь. Вот я и занялся законами.

Наступила очередная пауза. Палату заливал яркий свет. Наконец дед заговорил:

— Дэвид… ты должен кое-что знать.

— Что же?

— Я лгал.

Тишина в комнате стала удушающей. Где-то в коридоре громыхали колеса каталки.

— Ты лгал? Что это значит?

Дэвид внимательно всматривался в лицо деда. Может быть, у старика очередной приступ слабоумия? Дэвид не мог сказать наверняка, но его лицо выглядело живым и встревоженным, когда он продолжил:

— По сути, я и сейчас лгу, сынок… я просто… просто не могу… оставить все как есть. Но поздно что-либо менять. A las cinco de la tarde. Мне очень жаль. Desolado. [3] В пять часов вечера… опустошен ( исп. ).