Саймон Тойн - Ключ

Еще одна лента протянулась по куску фанеры, прибитому там, где раньше была дверь в квартиру Лив. Эта лента извивалась змеей по забору маленького садика. В свое время Лив и выбрала этот дом в первую очередь ради садика.

Когда она сюда въехала, двор был закован в бетон и заляпан бензином — прежний владелец ездил на мотоцикле. Лив сама взломала весь этот бетон, очистила от него землю и засадила участок местными саженцами деревьев и кустов. После этого все стало выглядеть так, как в те времена, когда в эти края пришли первые поселенцы. Она часто лежала на травке посреди своего маленького сада и смотрела в небо, причем одну стену закрывал от взора густой плющ, а другую — ветви разросшейся вишни. Иногда Лив воображала, будто она лежит в росшем здесь с незапамятных времен лесу, далеко-далеко от всех сует современности.

В квартире у нее тоже было много зелени — память о тех годах детства, когда она жила с отцом, страстным садоводом. Он и познакомил ее с названиями всевозможных растений, когда она только учила алфавит. Отец всегда удивлялся тому, что дочка стала журналисткой, работает в большом городе, живет в каменных джунглях — в душе-то она по-прежнему была привязана к земле. Может, таким путем Лив выражала свой протест, а может, просто вредничала. Как бы то ни было, эта квартира, полная цветов и разнообразных растений, насыщенная запахами земли и свежестью кислорода, была для нее святым местом — ее домом.

И вот кто-то отобрал у нее все это. Лив шагнула вперед, оторвала кусок ленты и через широкую дыру в заборе вошла в погибший сад.

В самой середине были свалены в кучу обломки мебели и обгоревших вещей: треснувший стол, который она унаследовала от отца, корешки сгоревших книг, матрас с приставшей к нему простыней, несколько фотографий в рамочках — они сильно пострадали в дыму, но разобрать изображения было еще можно. Лив наклонилась и подняла одну фотографию. На ней была она сама — сияющая от счастья, в лодке на озере в Центральном парке Нью-Йорка. Рядом сидел Сэмюель. На мгновение Лив охватила страшная злость на него — ведь это он навлек на нее такие беды и бросил одну на всем белом свете, среди обуглившихся обломков прежней жизни. Но она слишком утомилась, чтобы злиться долго. Она вообще настолько обессилела, что готова была лечь и уснуть прямо здесь, в грязи, если бы Ски не заключил ее в грубоватые, но вполне дружеские объятия. Лив всплакнула на его крепком плече, чувствуя себя несчастной и одинокой, вдыхая исходящий от него успокаивающий запах полицейской машины.

— Будет тебе, — произнес Ски, неуклюже поглаживая ее по спине, — брось. Тебе есть куда пойти, кому позвонить, кроме меня?

Лив отрицательно покачала головой. Ски помолчал, давая Лив время прийти в себя и обдумывая, что бы такое сказать, чтобы ее успокоить. Он и в лучшие времена был не мастер болтать просто так, не по делу, а сейчас и вовсе растерялся.

— Давай тогда… приземляйся у меня, — после паузы предложил он. — Только честно предупреждаю: мама сведет тебя с ума своими расспросами. Она видела тебя по телевизору, в выпусках новостей. Так что ты у нас будешь вроде знаменитости. Мама, наверное, пригласит в гости друзей, обед устроит. Ну, пошли в машину, а то здесь холодновато. А слезами ты все равно ничего не вернешь. Дай мне подумать — может, у меня найдется что-нибудь подходящее для тебя.

В городе Ньюарке, штат Нью-Джерси, четыре часа утра.

В Ватикане — десять утра.

Минувшим вечером по каналам новостей сообщили о землетрясении и о том, что, по слухам, в числе его жертв оказались и некоторые из тех, кого спасли во время взрыва в Цитадели. Весь вечер и почти всю ночь Клементи ждал сообщений по своим личным каналам связи, ждал подтверждений того, что всякая угроза его предприятию устранена. В конце концов усталость взяла верх и он лег спать, так и не дождавшись ответа.

Утром, едва покончив с молитвами и прочими делами, кардинал поспешил в свой кабинет и снова вошел в почту.

Его там ожидали два письма.

Первое он прочитал с нарастающим чувством тревоги. Несмотря на заверения, данные им «группе», ночью удалось заставить замолчать лишь одну из четырех намеченных жертв. Из трех оставшихся одна была в США — под наблюдением, но все еще живая, а двое других пропали. Не ночь, а сумасшедший дом. Два его агента, действовавшие независимо друг от друга и поставленные наблюдать за больницей, числились среди погибших. Государственный секретарь открыл прикрепленное к письму изображение и вздрогнул, увидев фото с места преступления: священник, широко открыв глаза от удивления, лежал на больничной койке — с перерезанным горлом, в луже крови. В первых выпусках новостей его по ошибке приняли за монаха, но вскоре ошибку исправили: монах теперь официально числился пропавшим без вести, как и Лив Адамсен, и Габриель Манн, — кажется, последний больше всего тревожил членов «группы».