Кэтрин Нэвилл - Магический круг

Сэм поморщился, словно я физически ударила его, и я поняла, что он, должно быть, пытался закрыть глаза на то, что в действительности могло произойти между Вольфгангом и мной. Наконец он глубоко вздохнул и очень тихо сказал:

— Если бы тебе захотелось накачаться спиртным или каким-то опасным наркотиком, то я позволил бы тебе и это, Ариэль. Ты вполне способна на самостоятельные решения и поступки. Но это не любовь, и ты понимаешь это: любовь это не то, чем тебе хочется заниматься с кем-то.

— Я сильно сомневаюсь, знаю ли вообще, что такое любовь, — сообщила я ему на полном серьезе.

Мне вспомнилось, как Серый Медведь отозвался о том, что Эрнест, отец Сэма, считал себя не способным на такое чувство. Что ж, возможно, этому представителю племени «Проколотые носы» я тоже покажусь своеобразным мертвецом.

— А я полагаю, что знаю. Хочешь, расскажу тебе? — спросил Сэм, по-прежнему глядя мне в глаза.

Я чувствовала себя совершенно опустошенной, но согласно кивнула.

— По-моему, любовь — это когда ты осознаешь, что часть тебя проявляется в том человеке, которого ты любишь, а некая часть его проявляется в самом тебе, — сказал Сэм. — Невозможно использовать или обманывать того, кого ты действительно любишь, потому что это означает, что ты используешь или обманываешь самого себя. Разве это не логично?

— Ты хочешь сказать, — сказала я с горькой усмешкой, — что когда Вольфганг лгал мне, то на самом деле он всего лишь обманывал самого себя?

— Нет, ему вовсе не нужно было обманывать самого себя, верно? — тоже вдруг вспыхнул Сэм. — По-моему, ты забыла одну мелочь. Ты спала с ним, но тоже обманывала его.

Я просто онемела, но поняла, что его слова справедливы. У меня были интимнейшие отношения с человеком, которому я не доверяла. С человеком, с которым я никогда не была полностью откровенна — просто не хотелось. Мне пришлось проглотить горькую пилюлю, признавшись самой себе, что в глубине души я все это время понимала, что представлял из себя Вольфганг.

— Я уже давно отдал тебе часть моего сердца и часть моей души, Ариэль. Уверен, что ты знаешь это. — Сэм озорно улыбнулся и добавил: — Но пока не будут налажены кое-какие связи, я не смогу отдать тебе часть моего тела.

— Твоего… тела? — У меня застучало в голове. — Но мне показалось, ты… увлекся Бэмби.

— Я заметил, — с усмешкой сказал Сэм. — Я увидел твой взгляд, когда стоял с Беттиной у водопада, и тогда… в общем, тогда мне впервые пришло в голову, что, возможно, у нас с тобой есть реальная надежда на будущее, невзирая на существование Вольфганга. — Он взъерошил мои волосы и просто сказал: — Я люблю тебя, Умница. Наверное, всегда любил.

Признаться, я была ошеломлена. Стояла в каком-то оцепенении, не зная, что делать. Готова ли я к такому повороту?

Сэм вдруг непонятно зачем начал передвигать спальные мешки и седельные вьюки, расчищая место в центре вигвама, около нашего выложенного камнями очажка.

— Что ты делаешь? — поинтересовалась я.

— На самом деле есть только одна важная связь, — пояснил Сэм, сваливая одеяла на одну сторону. Он выпрямился и с нетерпением откинул назад длинные волосы. — Не рассчитываешь же ты, Ариэль, что я буду вечно продолжать любить того, кто все еще не умеет танцевать?

Как говорил мне Дакиан, процесс важнее результата. До начала танцевального периода мы с Сэмом прожили целый месяц в нашем семейном уединении, и я не имела даже смутного понимания того, что суть переводимых нами манускриптов, со всеми их рассказами о мировой сети, основе и утке, инь и ян, алхимических связях и таинствах Диониса, сводится к одному: к трансформации, к метаморфозе. Именно об этом и шла речь во всех этих манускриптах.

Мы танцевали целую ночь. Кроме кассетного магнитофона Сэм захватил с собой записи индейских танцев и песен, но мы танцевали под самое разное сопровождение: под цыганскую музыку и «Венгерскую рапсодию», исполняемые дядей Лафом, под любимые Джерси старинные кельтские песни, под которые, по ее словам, лихо отплясывают на любых ирландских свадьбах и праздниках, под музыку быструю и медленную, возбуждающую и завораживающую, впечатляющую и таинственную. Мы плясали босиком вокруг нашего очага, потом на темном высокогорном лугу, уже источавшем запахи первых васильков раннего лета. Порой мы касались друг друга или танцевали обнявшись, но чаще танцевали порознь, испытывая какие-то совершенно особые чарующие чувства.

Мне казалось, что в процессе нашего танцевального марафона я наконец впервые в жизни почувствовала свое собственное тело — ощутила не только подлинную внутреннюю гармонию, но какое-то таинственное единение с землей и небом. Я почувствовала, как что-то во мне умирает, распадаясь на куски и улетая в космос, превращается в новые звезды в необозримом полночном просторе, просторе, сияющем вечным светом запредельных галактик.