Александр Костенко - Интересно девки пляшут, или Введение в профессию

— А помнишь, дед рассказывал про свою первую жену Катю? Её ведь тоже забросили в эти места и примерно в то же самое время. Я, честно говоря, когда нашла на сосне закидную антенну от рации, была уверена, что мы нашли место, откуда вела передачу данных Катерина. Но та девушка в подземелье назвалась Таней, значит и антенна принадлежала скорее всего ей.

— Ну, разведгрупп могло быть и несколько. В то время это часто практиковалось. Как только терялась связь с одной группой, немедленно отправляли следующую.

— А Парамонова, насколько я понимаю, вы до сих пор не нашли? Я думала, что ваша контора такого не прощает.

— Не прощает. Ищем, но следов никаких. Скорее всего, у него были безупречно сделанные документы на другое имя. Именно, безупречные, а может, даже и настоящие, раз он нигде до сих пор не засветился.

— А ты надолго в Союз? — спросила я.

— Не знаю, как получится. Может, недели на две-три. Но сколько бы я ни пробыл здесь, а также в моё отсутствие… В общем, хочу тебя предупредить — вижу, как у тебя глазки-то заблестели — никому, никогда и ни при каких обстоятельствах не рассказывай об этом нашем пьяном разговоре. Поняла? — резко спросил отец и в упор посмотрел на меня абсолютно трезвыми глазами, сделав особый акцент на слове «пьяном».

В ту ночь мне снова приснился страшный сон.

— Сэр, что делать с пленником? Он молчит.

Крестоносец внимательно посмотрел на стройную фигуру юноши. Капюшон его балахона сполз с головы, спутанные кудри цвета спелой пшеницы обрамляли красивое загорелое лицо.

— Это один из «посвящённых». На костёр его.

Ни один мускул не дрогнул на лице юноши. Двое крестоносцев подхватили его под руки и поволокли в сторону пылающих в поле костров.

— Эндрю, мы захватили пленника вместе. А при нём было только это.

На широкой ладони рыцаря тускло блеснул золотой медальон в виде мальтийского креста, украшенный рубинами.

— Друг, ты прав, поделим имущество по-братски, — с этими словами крестоносец положил медальон на плоский камень и, взмахнув мечом, разрубил его на две части…

Как-то вечером раздался звонок в дверь. Я открыла. Оказалось, это курьер — принёс отцу билет на самолёт. Папу вызывали на работу. Однако в назначенный день отец наотрез отказался лететь, заявив, что у него есть дела и поважнее, и попросил меня сдать билет. На следующий день курьер снова принёс билет. Но на этот раз папа заявил, что не долетит и что, вообще, пусть они все катятся к чёрту со своей Японией. Билет опять пришлось сдать. Так продолжалось три дня. Наконец позвонил сам генерал Тарасов и сказал маме, что следующий понедельник — крайний срок. И если папы не будет в понедельник ровно в 18:00 на борту рейса до Токио, то его ждут большие неприятности. После этого звонка между моими родителями состоялся очень крупный разговор, после которого отец несколько успокоился и согласился лететь. Однако на следующее утро с отцом случилось вообще что-то странное. Я, проснувшись, брела в ванную, когда отец затащил меня на кухню и, прижимая палец ко рту, зашептал:

— Только не говори громко. Они нас слушают.

— Кто? — спросонья не поняла я.

— Они, — пробормотал папа и, совершенно дико сверкнув глазами, метнулся на балкон. Выглянул наружу. Потом с воплем «Они уже у подъезда!» бросился в свою комнату. Послышалась возня с ключами. В руках отец держал толстую тетрадь в зелёном коленкоровом переплёте.

— Возьми и спрячь. Ни при каких обстоятельствах, слышишь, что бы ни случилось, никогда и никому не говори, что у тебя есть эта тетрадь!

Я, так и не проснувшись окончательно, машинально взяла тетрадь и, забравшись на табурет, не раздумывая, сунула её в большую коробку из под телевизора, которая пылилась на антресоли. В ней мы хранили ёлочные игрушки. Выглянув на улицу, я убедилась, что в это раннее утро сквер перед домом и всё пространство перед подъездом были пустынны. Я бросилась в комнату отца. Он стоял у окна, спрятавшись за занавеской, и что-то бормотал. В руках он держал свой наградной «Макаров». Тут мне уже стало страшно по-настоящему. Проснулась мать. Отец ринулся к ней, крича на ходу:

— Прячьтесь у соседей! Я вас прикрою! Спрячьте эти записи и никому не верьте! Вы не знаете, что они хотят со мной сделать… Но я не поддамся! Я им не Федька! Я не полечу, не полечу, не полечу…

Мы с мамой принялись успокаивать его. Говорили, что во дворе никого нет. Предлагали поесть, выпить чаю, коньяку. Никакого эффекта. Потом, видя, что он немного успокоился, попробовали отобрать у него пистолет. Не тут-то было. Отец закричал что-то насчёт того, что мы с мамой тоже с ними заодно, и опять рванул на кухню. Мы с матерью метались по квартире, не зная что делать. Во-первых, у него в руках был боевой пистолет, а во-вторых, сами понимаете, стоило только вызвать врачей или кого-либо ещё, и на его работе можно было поставить жирный крест. Мать наконец присела на краешек кресла и заплакала навзрыд. «Теперь придётся успокаивать обоих», — обречённо подумала я и помчалась на кухню за стаканом воды для мамы, надеясь, что в собственную дочь отец стрелять не будет. То, что я увидела там, — поразило меня. Отец почти совершенно невозмутимо сидел за столом и… пил чай. Я оторопело остановилась. Он поднял на меня спокойные глаза и сказал: